На следующий день в газете появилась краткая заметка об этом происшествии, но Матт не получил слов признательности от граждан за ту роль избавителя, которая ему досталась. Да если бы он и узнал об этом пренебрежении к своему имени, то это его вряд ли тронуло бы. Всю следующую неделю он и другие местные собаки чудесно проводили время, охотясь на кошек, которые сбежали с крыши, а может быть, и на тех, которые удрали, когда полиция в конце концов взломала парадную дверь дома Леди-Кошатницы.

Нас, инициаторов всего этого переполоха, рука правосудия не коснулась. Полиция пришла к заключению, что «неизвестное лицо или неизвестные лица» попытались вломиться в дом, но им помешали быстрые действия должностных лиц. Следствие скоро прекратили из-за отсутствия полезных свидетелей: все соседи Леди-Кошатницы клятвенно заверили полицейских, что они не видели ничего такого, что могло бы помочь полиции.

Как ни странно, но спустя всего неделю после знаменательного случая я получил в подарок новенькое дорогое ружье двадцать второго калибра от человека, жившего рядом с Леди-Кошатницей, которого я знал только в лицо.

Хотя наше недолгое пребывание на равнинах Саскачевана устраивало моего папу во многих отношениях, он тем не менее ощущал некий голод, который Запад не в силах был утолить.

До приезда в Саскатун папа всегда жил вблизи безбрежных вод Великих озер и плавал по ним с раннего детства. Не поймите это в переносном смысле, потому что, по его словам, он появился на свет на спокойной глади залива Куинт – в зеленом каноэ и навсегда остался верен своей страсти к воде.

В течение первого года жизни в Саскатуне ему удавалось подавлять массой новых впечатлений свое страстное желание поплавать, но в долгую зиму жизни в прериях следующего года он начал мечтать о воде. Когда вечером мы садились обедать, то с мамой и со мной находилось только его бренное тело, так как в мыслях он жевал солонину и галеты на одном из кораблей Нельсона. Он стал носить в кармане кусок каната, и посетители его кабинета в библиотеке, бывало, с любопытством наблюдали, как папа завязывал и развязывал разные морские узлы, рассуждая нудным голосом о проблемах распространения книг в городках прерий.

Зная моего папу и зная так же, что он не из тех, кто долго может довольствоваться воздушными замками, мы с мамой ни капельки не удивились, когда он объявил, что собирается купить судно и доказать таким образом, что истинный моряк способен добиться исполнения желаний даже на пораженных засухой западных равнинах.

Я был настроен скептически. Как раз прошлым летом мы совершили поездку в Реджайну, главный город провинции Саскачеван, где я провел несколько часов на берегах озера Васкана. Васкана было сотворено людьми, а не богом, и именно такими людьми, как мой отец. Озеро, кичившееся двумя яхт-клубами и флотилией из дюжины парусников, никак не могло похвастаться обилием воды. Я никогда не видел ничего более жалкого, чем зрелище тех маленьких посудинок, уныло сидящих в растрескавшемся от палящего солнца иле на дне озера и разинувших навстречу летней жаре рассохшиеся швы своих бортов. Мне припомнилось озеро Васкана, когда папа сообщил нам свои планы, и, полагая, что он тоже должен помнить это озеро-призрак, я спросил его: не имеет ли он в виду плавание под парусом на суше – скажем, на колесах?

За это меня послали спать рано и без ужина, чем я был несколько уязвлен, так как просто без всякого умысла пытался помочь папе.

Он купил свое судно несколько недель спустя. Это было шестнадцатифутовое каноэ с парусом, которое по несчастной случайности занесло в безводное сердце Саскачевана. Поставленное на временную стоянку в нашем подвале, оно выглядело тогда маленьким и хрупким, но ему предстояло показать себя крепким малым, и даже сегодня, в 1957 году, оно еще полно жизни, бодрости и энергии и мы в нем каждое лето ходим под парусом.

Всю вторую половину зимы папа трудился над каноэ. С педантичностью и любовью он изготовил шверцы[21], съемный фальшборт[22], мачту, рулевое весло и пару байдарочных весел, потом одолжил у мамы швейную машинку и сшил парус из лучшей египетской хлопчатобумажной ткани, присланной ему из Монреаля.

Что же касается самого каноэ, то он драил его борта стальной ватой, скреб их стеклом, красил и перекрашивал до тех пор, пока они не стали зеркально-гладкими.

Затем он нанес завершающий слой краски, ярко-зеленый, и после соответствующей церемонии дал судну название: «Концепция». Он сказал, что называет судно так по одному острову в Филиппинском архипелаге[23].

Спуск на воду состоялся в начале мая. Я помог папе снести каноэ на берег реки у моста с Двадцать пятой стрит, а по пути вокруг нас образовалась толпа зевак. Саскатун никогда не видел лодок, а «Концепция» действительно выглядела невестой, от которой нельзя было оторвать глаз.

Пока папа устанавливал мачту и готовил каноэ к первому плаванию, толпа непрерывно увеличивалась. Высоко над нашими головами фермы моста чернели бордюром из зрителей. Надо было видеть застывшие и очень серьезные лица зрителей, когда папа кивком головы дал знать, что он готов, и я столкнул «Концепцию» в ее родную стихию.

В ту раннюю весну река Саскачеван была еще полноводной. Мой папа знал все, что следовало знать о воде (так он полагал), и ему не приходило в голову, что могла быть кое-какая разница между заливом Куинт и рекой Саут-Саскачеван. Дул свежий бриз и покрывал рябью волны на коричневой поверхности воды, успешно скрывая предательские воронки и водовороты. Наблюдатели же на мосту знали предостаточно о нравах равнинных рек весной и в глубоком молчании наблюдали, как папа и «Концепция» выплывают на стремнину. Было в этом молчании что-то зловещее.

Спуск на воду происходил в нескольких сотнях футов от моста выше по течению, но к тому времени, когда у папы все оказалось как следует и он получил возможность поднять голову, чтобы осмотреться, мост необъяснимым образом изменил свое положение относительно судна. Он был теперь в нескольких сотнях ярдов позади и удалялся просто с поразительной скоростью. Папа развил бурную деятельность. Он метнулся к парусу и стал выбирать полотнище, стремясь выполнить поворот.

У парапета, откуда я глазел вместе с другими, раздался вздох, в котором слышались трепет и восхищение. Большинство наблюдателей еще никогда не видели парусного судна и всегда считали, что парус – старомодное и ужасно медленное средство передвижения. Тут глаза их раскрылись.

«Концепция» вела себя странно. Она не могла повернуть, так как течение было сильнее, чем бриз. 0на решительно и легко неслась вниз по течению, делая около двенадцати узлов. При таком слабом ветре она не сделала бы под парусом и пяти узлов, мой папа знал это. Он начал уважать течение, вытащил весло и почти с дьявольским бешенством старался развернуть лодку носом против течения. Но к тому времени, как это ему удалось, он и «Концепция» были просто быстро уменьшающейся точкой далеко па поверхности реки.

Некоторые из мужчин, стоявшие на мосту рядом со мной, тут же начали заключать пари относительно того, когда папа достигнет города Принс-Альберт, находящегося в нескольких сотнях миль ниже по течению, хотя было ясно, что вообще-то мой отец не хочет попасть в Принс-Альберт. Теперь он управлял каноэ с такой суровой решимостью и с таким мастерством, которые до сих нор ему, вероятно, никогда не приходилось проявлять. Папе очень хотелось вернуться в Саскатун.

«Концепцию» беспорядочно швыряло по реке, как щепку в пенистом желобе водяной мельницы. Она лавировала и дрожала, и, несмотря на то, что упорно держалась носом против течения и двигалась подобно птице-буревестнику, тем не менее у нас па глазах она становилась все меньше и меньше…

Пока в конце концов не растворилась в сияющей дали.