Я уже сообразил, в чем дело. В тот вечер все наши разговоры вертелись вокруг уникального экземпляра разношерстного горного козла с длинными черными ушами, и боюсь, что мы хохотали как сумасшедшие. Но что ни говори, а ни один настоящий горный козел не смог бы показать более совершенной техники альпинизма, чем Матт.

Временно покинув горы, мы спустились в долину Оканаген-Вэлли, где мы надеялись увидеть легендарное чудовище, называемое Ого-Пого, которое обитает в озере Оканаген. Чудовище не пожелало показаться нам, но мы утешились роскошными фруктами, которыми славится эта долина, – фруктами, о которых мы могли только мечтать в годы жизни в прерии.

Оказалось, что Матт еще не утратил способности поражать нас. Он полностью разделил наше пристрастие: три дня не ел вообще ничего, кроме фруктов.

Ему нравились персики, мускусная дыня и вишни, но вишням он отдавал несомненное предпочтение. Сначала его смущали косточки, но вскоре он отработал довольно противную технику выплевывания их вместе с тонкой струйкой слюны через щель между передними зубами. В результате нам пришлось настаивать на том, чтобы, когда ел вишни, он целился в сторону от нас и автомобиля.

Мне никогда не забыть неодобрительных взглядов, адресованных Матту одним пассажиром на маленьком пароме, на котором мы переправлялись через реку Оканаген. Вероятно, это неодобрение было заслуженным. Матт представлял собой безусловно оригинальное зрелище, когда сидел на откидном сиденье автомобиля, с шоферскими очками высоко на лбу, и ел вишни из большой корзинки. После каждой ягоды он поднимал морду, высовывал ее за борт и небрежно выплевывал косточку в зеленые воды реки.

После того как я попал под влияние моего двоюродного дедушки Фрэнка, я стал просто наказанием для моих родителей. Когда мне было пять лет, Фрэнк положил мне руку на плечо, и я по сей день еще не избавился полностью от ощущения этого телепатического прикосновения.

Дедушка Фрэнк был натуралист и коллекционер старой школы и был уверен, что всему тому, что дает природа, от орлиного яйца до костей динозавра, найдется место в комнате обычного дома. Он также утверждал, что узнать животных можно, только если жить вместе с ними. Он убедил меня в том, что если нет возможности жить среди диких зверей в лесах и полях, то лучше всего приносить их домой, чтобы они пожили с тобой. Я начал следовать его совету, и во время своей первой экспедиции молодого, но подающего надежды ученого я нашел и принес домой коровий череп и двух черных змей и поместил все это под своей кроватью.

Мама сказала, что змеи – неподходящие товарищи для пятилетнего, но Фрэнк, который пользовался в семье достаточным авторитетом, встал на мою сторону, и змеи прожили у нас несколько недель, пока о них не узнал хозяин дома.

Змеи эти были лишь первыми экземплярами в непрерывной веренице животных, в мехах, перьях или снабженных плавниками, которых я навязывал своим родителям. Только благодаря своей бесконечной доверчивости родителям удавалось как-то мириться с большинством моих гостей в нашем доме. Родители не пытались бороться с моей склонностью к практической зоологии. Мама, я думаю, надеялась, что из меня вырастет второй Торо[33], а может быть, она просто предпочитала, чтоб я сразу объявлял о своих любимцах, а не скрывал их до неприятного и неизбежного момента, когда их обнаружат.

Однако такие моменты все-таки имели место. Было время, когда я держал в книжном шкафу гремучих змей, – но этот эпизод закончился достаточно безобидно. Затем как-то, когда мне было шесть лет, я гостил неделю у бабушки со стороны папы. Однажды днем я отправился с другим мальчиком ловить рыбу, и мы поймали с полдюжины сомиков, или полосатых зубаток, как некоторые их называют. Я принес рыбок домой, чтобы иметь возможность пожить с ними рядом.

Бабушка Моуэт, чрезвычайно высокомерная, вызывающая почтительный трепет пожилая дама, была не склонна прощать детские проделки. Я поместил сомиков в таз для умывания без всякого намерения над кем-нибудь подшутить. У меня просто не было выбора, так как в доме не имелось лоханок для стирки, а спускное отверстие в ванне затыкалось настолько неплотно, что, принимая ванну, приходилось держать кран открытым.

Когда сомиков обнаружили, я не врал, а признался во всем и со слезами раскаялся: без раскаяния было не обойтись. Бабушка открыла мое преступление сама, поздно вечером, все остальные домочадцы уже крепко спали.

Она помирилась со мной, так как у нее было чувствительное сердце, но я сомневаюсь, чтобы она когда-либо полностью простила моих родителей.

Все годы до переезда в Саскатун в наших арендованных домиках и квартирах проживали не только мы трое, но и великое множество зверей. В Трентоне у меня была черепаха Блэн-динга – редкая сухопутная черепаха, которой я очень гордился: однажды она показала свое превосходство над всеми другими черепахами тем, что заговорила. Поверьте мне, она заговорила, – правда, только один раз и при необычных обстоятельствах. Тем не менее она действительно заговорила.

У нас в гостях были друзья моих родителей. Они благосклонно попросили меня показать им мою черепаху. Я с гордостью вытащил ее из ящика с песком, где она обычно жила, и пустил на обеденный стол. Мне стало досадно, когда черепаха отказалась высунуть из панциря хотя бы лапу. В раздражении я стал тыкать ее карандашом.

Черепаха медленно высунула голову, ее морщинистая мордочка грустно уставилась на нас, и затем необычайно ясно, но невообразимо унылым тоном она произнесла единственное слово.

– Йок! – сказала она отчетливо и затем без дальнейших объяснений снесла на стол яйцо.

Я держал этот кожистый объект, похожий на конфету «горошек» с начинкой из желе, на печке целых семь месяцев, но из него ничего не вылупилось. Полагаю, что моя черепаха была девственницей.

Вскоре после этого мы покинули Трентон и переехали в Уиндзор. До национального парка Пойнт-Пели было только тридцать миль, и мы, бывало, уезжали туда на уик-энд, так что я мог вести исследования по естествознанию на природе. Однажды я выследил на высокой сосне нечто напоминавшее воронье гнездо и взобрался туда, чтобы рассмотреть его. Оказалось, что это гнездо черной белки с тремя детенышами.

Естественно, я принес одного из них домой за пазухой, под рубашкой. Без всякого злого умысла я нарушил наставление дедушки Фрэнка, и следующие несколько дней я жил, постоянно облепленный мухами.

Маленькая белка легко свыклась с неволей. Мы назвали бельчонка Джиттерс, и папа сколотил для него клетку, которую повесили в кухне над раковиной. В клетке сделали дверцу, ее зверек мог сам открывать и закрывать, и он носился по всему дому, а позднее и по соседним участкам. Джиттерс оказался прелестным маленьким существом, и его любимой забавой был бокс. Он зачастую сидел на спинке стула и боксировал с нами, ударяя передними лапками по нашим указательным пальцам.

Джиттерсу нравились люди, а вот кошек он ненавидел и вел против них беспощадную войну. Наша собственная кошка, которую звали Мисс Стелла (в честь тогдашней хозяйки дома), стала неизлечимой неврастеничкой в результате мучений, причиненных ей белкой, и в конце концов навсегда покинула наш дом. Кошки соседей тоже жестоко страдали от бельчонка.

Джиттерсу доставляло удовольствие разыскать ничего не подозревающую кошку, греющуюся на солнышке под деревом или у стены дома, бесшумно вскарабкаться высоко над своей жертвой и затем броситься вниз, подобно ястребу-перепелятнику. Поскольку эти прыжки подчас совершались с высоты в двадцать или тридцать футов, то удар оказывался настолько сильным, что у бедной кошки перехватывало дыхание. К тому моменту, когда она приходила в себя, Джиттерс успевал занять выгодную позицию и принимался оттуда дразнить своего врага.

Джиттерс прожил у нас около года, и в конце концов именно пристрастие к преследованию кошек погубило его. Он погиб ужасно. Однажды днем он прыгнул с высоты третьего этажа и приземлился на то, что считал спящей кошкой, а на самом деле на мех лисицы, разложенный для проветривания на бетонной балюстраде, и разбился о камень.