Цезарь неоднократно возвращается к свойственному германцам обычаю селиться так, чтобы со стороны врага, т. е. всякого чужого народа, их защищали обширные необитаемые леса. Этот же самый обычай продолжал сохранять силу вплоть до позднего средневековья. Саксов Нордальбингии защищал от датчан пограничный лес, находившийся между Эйдером и Шлейем (на древнедатском языке — Jarnwidhr), а от славян — саксонский лес, тянувшийся от Кильского залива до Эльбы; славянское название Бранденбурга, Бранибор, опять-таки не что иное, как обозначение такого защитного леса (по-чешски «braniti» значит защищать, «bor» — сосна и сосновый лес).
После всего этого не может быть никаких сомнений относительно степени культурного развития германцев ко времени Цезаря. Они далеко не такие номады, как современные азиатские кочевые народы. Кочевой жизни место в степи, а германцы жили в первобытном лесу. Но они были также далеки и от стадии оседлых земледельческих народов. Еще Страбон шестьдесят лет спустя говорит о них:
«Все эти» (германские) «племена с одинаковой легкостью снимаются со своих мест благодаря примитивности своего образа жизни, так как они не занимаются земледелием и не копят сокровищ, а живут в хижинах, которые они строят за день, и питаются главным образом продуктами скотоводства, как номады, на которых они похожи еще и тем, что возят с собой все свои пожитки на повозках и перекочевывают со своими стадами, куда им вздумается»[298].
Знакомство с земледелием, как установлено сравнительным языкознанием, они принесли еще из Азии; что они его потом не забыли, удостоверяет Цезарь. Но это было земледелие, которое служило лишь в крайних случаях подсобным источником существования для полукочевых воинственных племен, медленно продвигавшихся по среднеевропейским лесным равнинам.
Отсюда следует, что переселение германцев на их новую родину между Дунаем, Рейном и Северным морем в эпоху Цезаря еще не закончилось или тогда только что заканчивалось. То, что тевтоны, а может быть, и кимвры во времена Пифея, вероятно, дошли до полуострова Ютландии, а передовые отряды германских племен до Рейна — это можно заключить из того, что нет никаких сведений об их прибытии, — нисколько этому не противоречит. Образ жизни, совместимый лишь с длительными странствиями, неоднократные походы на запад и на юг, наконец то обстоятельство, что Цезарь застал наибольшую известную ему массу германцев, свевов, еще в полном движении — все это допускает только одно заключение: очевидно, что перед нами здесь отрывочные сведения о последних этапах крупного передвижения германцев и их поселения в главных местах их пребывания в Европе. Римское сопротивление на Рейне а затем на Дунае кладет предел этому переселению, ограничивает владения германцев занятой ими до сих пор территорией и тем самым принуждает их перейти к оседлому образу жизни.
В остальном наши предки, по наблюдениям Цезаря, были настоящими варварами. Торговцев они впускают в свою страну только для того, чтобы можно было сбывать кому-нибудь свою военную добычу, сами же у них не покупают почти ничего; да и что из чужого могло бы им понадобиться? Даже своих плохих низкорослых лошадей они предпочитают красивым и хорошим галльским лошадям. А вино свевы вообще не пропускают в свою страну, потому что оно расслабляет. В этом отношении их сородичи бастарны были, пожалуй, более цивилизованы; во время упомянутого вторжения во Фракию [См. настоящий том, стр. 447. Ред] они отправили к Крассу послов, которых тот напоил, выспросил нужные ему сведения о позиции и намерениях бастарнов, а затем заманил последних в засаду и уничтожил. Еще перед сражением в долине Идиставизо (в 16 г. нашей эры) Германик описывал своим солдатам германцев, как воинов без панциря и шлема, защищенных лишь щитами, сплетенными из ивовых прутьев или сделанными из тонких досок, причем только первый ряд имеет настоящие копья, а задние — только колья, заостренные и обожженные для твердости. Следовательно, обработка металлов вряд ли уже была известна жителям долины Везера, и римляне, конечно, позаботились о том, чтобы торговцы не завозили в Германию оружия.
Спустя более чем полтора столетия после Цезаря Тацит дает нам свое знаменитое описание германцев[299]. Здесь уже многое выглядит совсем иначе. Вплоть до Эльбы и далее передвижение племен прекратилось, они перешли к прочным поселениям. О городах, конечно, еще долго нет и речи; селятся частью деревнями, состоящими в одних местностях из разбросанных отдельных дворов, в других — из дворов, расположенных рядом; по и в этом случае каждый дом построен отдельно и окружен свободным пространством. Дома, еще без каменной кладки и черепичной кровли, грубо построены из неотесанных бревен (materia informi должно здесь обозначать это в противоположность caementa и tegulae) — бревенчатые дома, какие еще строятся в Северной Скандинавии, но все-таки уже не те, описанные Страбоном хижины, которые можно построить в один день. К земельному устройству мы еще вернемся. Германцы имеют уже подземные кладовые — род подвалов, в которых зимой они укрывались от холода и где, по свидетельству Плиняя, женщины занимались ткачеством. Земледелие, следовательно, имеет уже большое значение, но скот все еще остается главным достоянием. Скота много, но плохой породы; лошади безобразны и плохие скакуны, овцы и коровы мелки, последние безроги. В числе пищевых продуктов перечисляются мясо, молоко, дикие яблоки, но не хлеб. Охотой уже много не занимались, дичи, надо полагать, стало со времен Цезаря значительно меньше. И одежда еще весьма первобытная: у большинства грубое покрывало, остальное тело голое (почти как у кафров-зулусов), но у наиболее богатых уже платья, плотно облегающие тело; для одежды используются также и шкуры животных; женщины одеваются, как мужчины, но у них уже чаще встречаются полотняные одежды без рукавов. Дети все бегают нагишом. Чтение и письмо неизвестны, но одно место указывает на то, что жрецы уже пользовались заимствованными из латинских букв руническими письменами, которые они вырезывали на дереве. К золоту и серебру внутренние германские племена равнодушны; серебряные сосуды, подаренные римлянами князьям и послам, употребляются в обиходе наравне с глиняными. Незначительный торговый оборот представляет собой простой обмен.
Мужчины еще полностью сохраняют общее всем первобытным народам обыкновение предоставлять женщинам, старикам и детям работу по дому и в поле как недостойную мужчины. Зато они переняли у цивилизации две привычки — пьянство и игру — и предаются обеим со всей неумеренностью девственных варваров — вплоть до проигрыша собственной персоны.
Их напитком во внутренних областях является пиво из ячменя или пшеницы; если бы уже тогда была изобретена водка, то ход мировой истории, наверное, был бы иной.
В пограничных с римской территорией местностях наблюдается еще больший прогресс: там пили привозное вино; привыкли уже до некоторой степени к деньгам, причем, конечно, отдается предпочтение серебру, более удобному для ограниченного обмена, и, согласно обычаю варваров, монетам давно знакомой чеканки. Дальше видно будет, насколько эта предосторожность была основательна. Торговля с германцами происходила только на самых берегах Рейна; только гермундуры, жившие за пограничным валом, уже ездили по торговым делам в Галлию и Грецию.
Эпоха между Цезарем и Тацитом представляет, таким образом, первый большой период немецкой истории — окончательный переход от кочевой жизни к оседлости, по крайней мере для большей части народа, от Рейна до областей, лежащих далеко за Эльбой. Названия отдельных племен начинают в большей или меньшей мере распространять на определенные местности. Но ввиду противоречивости сведений, сообщаемых древними, и непостоянства и изменчивости названий часто все-таки невозможно точно определить местожительство каждого отдельного племени. Это к тому же завело бы нас слишком далеко. Здесь достаточно общего указания, которое мы находим у Плиния:
