Мало осталось рассказывать. Я покинул страну, в которой жить для меня, убийцы двух королей, было опасно; я перебрался жить сюда, в Наталь, чтобы окончить свое существование поблизости от того места, где раньше стоял крааль Дукуза…

Внезапно старик замолчал, его голова упала на иссохшую грудь. Когда же белый человек, которому он рассказывал свою повесть, приподнял его голову и взглянул на него, он был мертв.

Женщина я совсем простая, почти безграмотная. Читать еще кое-как читаю, а писать могу только свое имя, и то с таким трудом и такими невозможными каракулями, что мой старик Ян всегда подсмеивается надо мною, когда я берусь за перо. Правда, и перо-то мне приходится брать не часто: только в тех случаях, когда нужно бывает подписать счет или другую пустяшную бумагу за Яна, который сам этого не может делать с тех пор, как его разбил паралич. Во многом я была бы ровня своему Яну, если бы только меня в детстве так же хорошо научили грамоте, как его.

Но несмотря на свою безграмотность, я все-таки понимаю, как приятно и полезно читать хорошие правдивые книги. Я много видела и немало испытала, и мне пришло в голову заставить свою правнучку Сузанну написать под мою диктовку такую книгу, в которой была бы только одна правда о людях и их делах. Многие находят, что такие книги скучны. По-моему, это неправда: чем правдивее книга, тем она интереснее.

Как бы удивились моя покойная мать и все наши умершие родственники, если бы они могли встать из своих могил и увидели бы, что я, Сузанна Науде (это была моя девичья фамилия), собираюсь написать книгу! В их время ни одной барышне не могло прийти на ум ничего подобного, потому что дальше своего хозяйства они ничего не видели, да и знать не хотели.

Кстати, Сузанна привезла из Дурбана, где она училась, удивительную машинку, похожую на тыкву. Стоит только постучать пальцами на этой машинке — и на бумаге сейчас же выйдут печатные буквы. Господи, чего только не придумают умные люди! Машинка мне эта очень понравилась, Яну — тоже. Он всегда любил музыку, и как только Сузанна начнет постукивать на своей машинке, Ян (он теперь слепой и почти совсем оглох) воображает (бедный старик!), что правнучка играет на шпинете, вроде того, который был в доме моего дедушки, в Старой колонии. Под стукотню Сузанны Ян обыкновенно дремлет и, верно, вспоминает то время, когда ухаживал за мной, а я наигрывала ему на дедушкином шпинете его любимые песенки.

Итак, пусть правнучка пишет… то есть печатает на своей машинке то, что я буду рассказывать: и ей занятие, и Яну удовольствие, и другим поучение.

Бедный Ян! Ничего почти от него не осталось! Жалко даже смотреть на него! Кто бы узнал теперь в этом слабом, сморщенном, обросшем белыми волосами слепом и глухом старике, неподвижно сидящем в кресле, с разбитыми параличом ногами и руками, прежнего красивого и могучего бура? Давно ли, кажется, он в битве при Вехтконе, когда Мзиликази выслал свои войска против нас, схватил в каждую руку по зулусу и так стукнул их головами друг о друга, что они тут же испустили дух?… Я как сейчас помню эту битву, хотя это было уже давно, очень давно, кажется, еще в тысяча восемьсот тридцать шестом году, когда мы вынуждены были бежать от преследования англичан из наших старых насиженных пепелищ в поисках новых мест для жилья — таких мест, где бы нас никто не трогал.

Да, много утекло с тех пор воды. Молодой, сильный и красивый Ян превратился в ни на что не годную развалину, да и я стала частенько прихварывать. Наверное, мы с Яном вместе умрем, как вместе провели всю жизнь, деля пополам и радость и горе.

Вот теперь, перед смертью, я и вспоминаю все пережитое и слышанное мною в те страшные дни, когда происходило так называемый Великий трек буров, во время которого погибло так много наших — от стрел дикарей, от голода и жажды, от изнурительных лихорадок, от зубов и когтей диких зверей в пустыне…

Если я не расскажу об этом ужасном времени, то, пожалуй, оно забудется, как забывается все в этом мире, и никто не будет знать, как буры сумели добиться свободы.

Наша правнучка, Сузанна Кензи, которая так проворно и ловко выстукивает на своей машинке все, что я ей диктую, — последняя из своего рода. Ее отец и дед — последний был нашим приемным сыном, а впоследствии мужем нашей единственной дочери — пали на войне с зулусами, сражаясь за англичан против Кетчвайо.

В свое время многие, конечно, знали странную историю Ральфа Кензи, английского сироты, так чудесно найденного нашей дочерью, тоже Сузанной (нужно заметить, что почти все женщины моего рода носили имя Сузанны); знали и еще более удивительную историю о том, как наша дочь была спасена от громадной опасности дикарями и более двух лет прожила среди них в обществе знаменитой знахарки и инкосикази племени горцев, Сигамбы, пока Ральф, бывший в то время уже мужем Сузанны и очень любивший свою жену, после страшных трудов не разыскал ее. Но теперь едва ли кто помнит все это так хорошо, как я. Вот почему мне и пришло в голову сохранить для потомства память о Ральфе Кензи, нашем приемном сыне, а потом зяте. Он вполне заслуживает этого потому, что был одним из лучших людей, несмотря на свое английское происхождение.

Вот как нашла наша дочь Сузанна своего будущего мужа.

Надо вам сказать, что мой муж, Ян Ботмар, был родом из Старой колонии, где вся его родня пользовалась почетом и уважением. Вместе со многими другими переселился и он в Транскей. В то время я была еще совсем девочкой.

Наше переселение началось из-за того, что один из самых уважаемых буров, Фредерик Безюйденгоот, человек смелый и энергичный, чтобы придраться к нему, был обвинен в жестоком обращении со своими черными рабами. Англичане послали отряд панду ров, или готтентотов, из которых они составляли свои полки, арестовать Безюйденгоота. Последнему не хотелось попасться в руки этим дьяволам в человеческом образе, и он укрылся в одной пещере, где долго отбивался от многочисленных врагов, но в конце концов им все-таки удалось убить его.

Когда пандуры ушли, родственники и друзья убитого над его трупом поклялись отомстить за него. Они вскоре подняли восстание. Против них тоже были высланы пандуры, которые значительно превосходили своей численностью горсть буров. Произошла жестокая схватка, во время которой был убит брат Фредерика Безюйденгоота, Ян; перебили также почти всех его защитников.

Оставшиеся же в живых, в числе пяти человек, были схвачены и приговорены к повешению лордом Соммерсетом, который в то время был губернатором английских владений в Южной Африке. Среди приговоренных были отец и дядя моего мужа. Вскоре приговор был приведен в исполнение.

Эта и другие жестокости Соммерсета переполнили чашу терпения всех буров, и они решили покинуть английские владения.

Вот тогда и началось наше переселение в Транскей. Вместе с прочими переселились и мои родители, фамилия которых была Науде. Отец мой нередко говорил, что его дед был французским графом. Будучи гугенотом, он вынужден был бежать с родины, потому что там стали резать всех гугенотов. Значит, в моих жилах течет благородная французская кровь. Впрочем, я не особенно горжусь этим: кровь буров не хуже.

Жена моего прадеда, тоже Сузанна, была, говорят, замечательной красавицей; да и вообще все женщины нашего рода отличались красотой. Скажу без хвастовства, что и я считалась в свое время одной из первых красавиц во всем Транскее.

Я отличалась стройностью, у меня были густые темно-русые вьющиеся волосы, темные брови, карие глаза, здоровый цвет лица, небольшой рот и два ряда прекрасных зубов. Вот мой портрет по описанию лиц, не имевших надобности льстить мне.