Сложив письмо, он расстегнул одну из пуговиц на блузке Бениты и просунул его туда, уверенный, что она найдет послание, если только выживет. Затем он вышел на палубу, желая узнать, что делается вокруг. Машина все еще работала, но пароход шел медленно. Он так сильно кренился теперь в правую сторону, что трудно было удержаться на ногах. Поэтому почти все пассажиры столпились у противоположного борта, инстинктивно ища пристанища подальше от воды.

Какой-то человек с бледным, растерянным лицом шел к нему навстречу, спотыкаясь и держась за поручни. Это был капитан. На мгновение он остановился, словно для того, чтобы подумать, обхватив руками стойку бортовых перил. Роберт Сеймур, воспользовавшись этим, обратился к нему.

— Простите меня, — сказал он, — я не люблю вмешиваться в чужие дела, но, руководствуясь причинами, не относящимися ко мне, советую остановиться и спустить шлюпки. Море спокойно, и если только все сделать вовремя, то будет нетрудно добраться до берега.

Капитан рассеянно посмотрел на говорившего, затем ответил:

— Их не хватит на всех, мистер Сеймур. Я надеюсь выброситься.

— Во всяком случае, хватит на некоторых, тогда как… — И Роберт указал на воду, уже почти подступившую к палубе.

— Может быть, вы и правы, мистер Сеймур. Для меня лично, во всяком случае, это уже безразлично. Я конченый человек. Но пассажиры, бедные пассажиры! — И он потащился к капитанскому мостику, как раненая кошка, карабкающаяся на дерево; оттуда через несколько мгновений до слуха Роберта долетели слова его приказаний.

Спустя минуту-другую пароход остановился. Капитан слишком поздно решил пожертвовать своим судном и спасти тех, кто на нем находился. Матросы начали готовить шлюпки. Роберт вернулся в каюту, где все еще в обмороке лежала Бенита; он завернул ее в плащ и одеяло и, увидев на полу второй спасательный пояс, надел его на себя, зная, что времени терять нельзя. Подняв Бениту и сообразив, что все кинутся к правому борту, где шлюпки висели низко на водой, он с трудом отнес ее по крутому подъему к противоположному борту, к катеру, помещавшемуся на левой стороне. Катер этот, как он знал, находился в ведении знающего свое дело человека — второго офицера, постоянно руководившего воскресными лодочными прогулками.

Действительно, у левого борта толпа была редка: большая часть пассажиров думала, что катер невозможно благополучно спустить; тем же несчастным, рассудок которых померк, инстинкт подсказывал бежать к правому борту. Между тем второй офицер и подчиненный ему экипаж уже трудились, готовя катер к спуску.

— Ну, — скомандовал офицер, — женщины и дети вперед!

Пассажиры бросились к катеру. Роберт увидел, что там скоро совсем не останется места.

— Боюсь, — сказал он, — что мне следует счесть себя женщиной, как видите, она у меня на руках.

С огромным усилием, придерживая Бениту одной рукой, он по веревке спустился вниз и с помощью боцмана благополучно добрался до катера.

Еще двое мужчин карабкались вслед за Робертом.

— Отчалить, — приказал офицер, — катер не сможет выдержать большего груза.

Веревку отпустили. Когда катер уже отошел футов на двенадцать от парохода, к левому борту хлынула толпа обезумевших людей, которые не нашли места в шлюпках у противоположного борта. Некоторые смельчаки ринулись по трапам вниз, другие просто прыгали и падали на сидевших в катере, кое-кто, не попав в катер, очутился в воде; ударившиеся о борта катера убивались насмерть.

Несмотря на то что катер был перегружен, он держался на воде ровно. Люди налегли на весла и обогнули «Занзибар», судорожно покачивавшийся в предсмертной агонии; единственной их мыслью было добраться до берега, видневшегося в трех милях.

Очутившись со стороны правого борта погибавшего парохода, они увидели страшную картину. Сотни пассажиров отчаянно боролись за место в шлюпках, перегруженных больше всякой возможности; борьба эта приводила лишь к тому, что шлюпки переворачивались, опрокидывая всех сидящих в них в воду. Другие шлюпки повисли на носу или на корме, так как спутавшиеся веревки не давали возможности спустить их, между тем как люди один за другим падали из них в воду. Возле еще не спущенных шлюпок кипел адский бой, бой мужчин, женщин и детей, цеплявшихся за жизнь, бой, в котором сильный, обезумев от страха, безжалостно оттеснял слабого.

Над толпой, большая часть которой была осуждена на гибель, стоял неумолчный гул; крики сливались в один длительный вопль, такой ужасный, какой мог бы вырваться из уст титана в агонии. И над этой картиной раскинулось спокойное, залитое лунным светом небо; кругом было море, гладкое, как зеркало. С парохода, который теперь лежал на боку, несся призывный вой сирены, и несколько храбрецов продолжали пускать ракеты, взлетавшие к небу и рассыпавшиеся там звездным дождем.

Роберт вспомнил, что в последний раз он видел фейерверк однажды вечером по случаю какого-то праздника. Этот контраст поразил его своим трагизмом. Он думал, какой власти или каким адским силам могла быть нужна та трагедия, которая разыгрывалась перед его глазами, чем объяснить, что такая ненужная жестокость допускается милостивым Провидением, в которое верует род людской.

Судно перевернулось вверх дном, сжатый воздух и пар с грохотом взорвали палубы; обломки разлетелись далеко в воздухе. Несчастный капитан все еще цеплялся за перила мостика. Сеймур успел разглядеть его побелевшее лицо — лунный свет нарисовал на нем подобие ужасной улыбки.

Офицер, командовавший их катером, крикнул гребцам налечь на весла, чтобы не быть увлеченными в пучину тонущим пароходом.

Вот «Занзибар» закачался, как умирающий кит. Лунные лучи заиграли на его киле, обнажив пробоину, полученную от удара о подводную скалу. Еще минута — и он исчез. Только маленькое облако дыма, смешанного с паром, указывало на то место, где еще недавно высился «Занзибар».

Когда пучина поглотила «Занзибар», на его месте образовалась огромная воронка бурлившей воды, в которой то и дело появлялись и исчезали темные предметы.

— Прошу сидеть смирно, если вам дорога жизнь, — проговорил спокойным голосом офицер, — воронка приближается.

Через минуту она добралась до катера и потянула его, сначала вниз, так что вода стала проникать внутрь, затем назад, по направлению к себе. Но прежде чем катер был окончательно втянут в пучину, морская бездна успела переварить свою жертву, и наступило спокойствие, нарушавшееся лишь неестественной рябью и блужданием шумно лопающихся пузырей. Люди были на время спасены.

— Пассажиры, — сказал офицер, — первоначальное намерение пристать к берегу должно быть изменено. Я выйду в открытое море и останусь там до рассвета. Может быть, мы встретим какое-нибудь судно. Если же мы попытаемся сейчас подойти к берегу, то, конечно, береговой прибой уничтожит катер.

Никто не возражал: все были настолько ошеломлены случившимся, что никому не хотелось говорить; но Роберт мысленно сказал себе, что офицер принял разумное решение. Катер двинулся, однако не прошел и нескольких ярдов, как около него появилась какая-то черная масса. Обломок погибшего парохода! За него цеплялась женщина, прижимая к груди какой-то сверток. Она была жива, так как воздух огласился ее криками о помощи.

— Спасите меня и мое дитя, — все повторяла она, — ради всего святого, спасите меня!

Роберт узнал этот прерывавшийся голос: он принадлежал молодой женщине, недавно вышедшей замуж, его хорошей знакомой. Она ехала со своим ребенком в Наталь, к мужу.

Он протянул руку, утопающая судорожно ухватилась за нее, но офицер сказал мрачным голосом:

— Катер и так уже перегружен. Любая дополнительная тяжесть грозит общей безопасности.

При этих словах пассажиры, до того сидевшие в безмолвии, словно очнулись.

— Оттолкнуть ее, — раздался голос, — она должна покориться своей участи.