Лишь на третье утро Бенита узнала всю горькую правду, скрывать которую дольше было бессмысленно. В ее каюту пришел мистер Томпсон и рассказал ей все. Бенита слушала молча, в ее глазах отразился ужас.

— Мисс Клиффорд, — сказал он в заключение, — редко кто из людей совершал такой храбрый поступок. На пароходе он мне представлялся гордым, надменным, но в действительности оказался превосходным малым, и я молю Бога, чтобы он остался жив, как осталась жива та дама с малюткой, ради которой он рискнул жизнью. Они теперь вполне поправились.

— Да, — машинально повторила она, — в самом деле он оказался превосходным человеком, — и прибавила со странной уверенностью: — Мне кажется, он жив. Если бы он был мертв, я бы узнала об этом.

— Очень рад, что вы говорите так, — поддержал Томпсон, полностью убежденный в противном.

— Слушайте, — продолжала Бенита, — я вам скажу кое-что. Перед тем как произошло несчастье, мистер Сеймур просил моей руки, и я собиралась ответить «да»… так как люблю его. Я верю, что еще смогу дать ему этот ответ.

Мистер Томпсон, будучи по натуре человеком не только отважным, но и сердечным, поспешил в самой серьезной форме согласиться с Бенитой; в голове же у него вертелась мысль, что ответ не будет произнесен на этом свете. Затем, исполняя возложенное на него поручение, он отдал Бените письмо, найденное у нее под платьем, на груди, после чего поспешил ретироваться, не в силах вынести дольше грустной сцены. Бенита два раза жадно прочитала строки, набросанные Сеймуром, прижалась к ним губами, бормоча:

— Да, я буду вспоминать вас, Роберт, так горячо, как только может вспоминать женщина мужчину. Если вы по-прежнему ждете ответа, вы получите его — теперь или после. Где бы и когда бы мы ни встретились, мой ответ для вас всегда будет готов.

После полудня к Бените пришла миссис Джеффрис, принеся с собой своего ребенка. Она все еще была бледна, еще не совсем оправилась от пережитого потрясения; что касается ребенка, то он совершенно не пострадал от пребывания в теплой воде.

— Что вы подумаете обо мне? — воскликнула она, падая на колени перед Бенитой. — Но что я могла? Я сама не знала, что со мной делается. Ужас, боязнь за ребенка, — я все на свете забыла. — Она поцеловала спящее дитя. — Он отдал свою жизнь за меня, а другие в это время собирались отогнать меня ударами весла. Кровь его на мне, я знаю это; он умер, чтобы я и мой ребенок остались жить.

Бенита посмотрела на нее с участием и сказала:

— Может быть, он вовсе не умер. Не печальтесь. Если он погиб, то славной смертью, и я теперь больше горжусь им, чем если бы он жил так, как живут другие — те, кто хотел отогнать вас ударами весла. Зато вы с вашим ребенком вернетесь целы и невредимы к вашему мужу, — хотя я и заплатила за это жизнью того, кто должен был стать моим мужем.

Вечером Бенита вышла на палубу и беседовала с другими женщинами, спасшимися на катере, разузнавая малейшие подробности истории с Сеймуром. Но ни одного мужчины, за исключением Томпсона, она не удостоила хотя бы единым словом; те же, видя как обстоит дело, один за другим поспешили скрыться с ее глаз, как они уже поступили раньше по отношению к миссис Джеффрис.

«Касл» пробыл в зоне крушения тридцать часов, приняв на борт еще одну шлюпку с пассажирами «Занзибара» и одного из кочегаров, удержавшегося на обломке парохода. Но подойти близко к берегу и выслать шлюпки ему не удалось, так как поднявшийся сильный ветер настолько возмутил океан, что линия прибрежных валов стала абсолютно непроходимой. Зато ему удалось поделиться ужасной новостью, которая после этого в два-три дня облетела весь свет, с встречным судном, державшим курс в Порт-Элизабет. «Касл» также передал сообщение со списком фамилий всех спасенных.

Ночью того дня, когда у Бениты состоялся разговор с миссис Джеффрис, «Касл» бросил якорь на расстоянии видимости Дурбана, так как, принадлежа к крупным судам, он не мог пройти через нанос, образовавшийся в устье реки Береа, на которой расположен город.

На рассвете горничная разбудила Бениту, спавшую прерывающимся, беспокойным сном, сообщив ей, что ее желает видеть какой-то старый джентльмен, прибывший с берега на буксирном судне, причем она особенно подчеркнула слово «старый», дабы не вызвать у Бениты ложных надежд.

Одевшись при помощи горничной, Бенита поднялась на палубу как раз в то время, когда взошедшее солнце начало золотить реку, мыс, город и весь прекрасный Наталь, и увидела подле борта облокотившуюся на перила фигуру, от которой, несмотря на долгие годы разлуки, сразу повеяло чем-то хорошо знакомым, фигуру старика высокого роста, с седой бородой.

Она невольно вздрогнула, увидев этого задумавшегося старика. Ведь это был все-таки ее отец! Может быть, не только он был виновен в ссоре с женой… Она подошла к нему и дотронулась до его плеча:

— Отец!

Он обернулся с проворством, бывшим всегда одной из особенностей его характера и унаследованным дочерью.

— Моя дорогая, — сказал он, — я всюду узнал бы твой голос! Я слышал его во сне в продолжение всех этих долгих лет. Благодарю тебя, дорогая, за то, что ты вернулась ко мне. И благодарение Богу, что ты уцелела во время бедствия, погубившего столько других!… — Он обнял ее и поцеловал.

Бенита слегка отпрянула назад, так как он случайно задел рану на ее голове.

— Прости меня, отец, — сказала она, — но ты дотронулся до больного места. Я ведь была ранена.

Тут только отец заметил повязку у нее на голове и начал усиленно извиняться.

— Мне об этом ничего не сказали, — воскликнул он своим приятным, располагающим к себе голосом, в обладателе которого чувствовались родовитость и воспитание. — Мне только сообщили, что ты спасена. Такая, видно, злосчастная у меня судьба, что мне пришлось причинить тебе боль в первый же момент нашей встречи, мне, который и без того принес своей семье немало горя.

Бенита была тронута.

— Ничего, — отвечала она. — Ты ведь не нарочно.

— Нет, дорогая моя, не нарочно. Поверь мне, я никогда не грешил по желанию, а лишь по слабости. Какая ты красавица, Бенита! Я не ожидал увидеть тебя такой.

— Что? — ответила она с улыбкой. — С повязкой-то на голове? Разве только в твоих глазах.

Про себя же она подумала, что эпитет «красавец» гораздо больше подходит к самому отцу; который, со своими выразительными глазами, подвижным лицом, красиво очерченным ртом с впадинками в уголках, столь похожими на ее собственные, и седой бородой, был, невзирая на преклонный возраст, действительно чрезвычайно интересен. Бенита с удивлением спросила себя: неужели этот человек мог ударить ее мать, но, припомнив его таким, каким он бывал прежде, в период своего пристрастия к крепким напиткам, нашла вопрос излишним.

— Голубка моя, — сказал мистер Клиффорд, поглаживая руку дочери своими тонкими пальцами, — ты и представить себе не можешь, что я вынес. В ожидании твоего прибытия я остановился в Королевской гостинице. Вдруг приходит депеша, извещающая о гибели «Занзибара» и всех находившихся на нем. Известие это так подействовало на меня, что я, впервые после долгих лет, выпил, желая потопить в вине свое горе. Не бойся, дорогая, в первый и последний раз. Но вскоре подоспела телеграмма со списком спасенных, в котором, хвала Всевышнему, значилась и ты.

Старик облегченно вздохнул.

— Да, — сказала Бенита, — я должна благодарить Его и… другого. Ты слышал историю… ну, словом, как мистер Сеймур спас меня?

— Отчасти. В то время как ты одевалась, я говорил с офицером, командовавшим вашим катером. Сеймур был отважный человек, Бенита, и мне грустно говорить о его кончине.

Бенита, мертвенно-бледная, ухватилась за поручни. Ее глаза впились в лицо отца.

— На основании чего говоришь ты это, отец? — скороговоркой произнесла она.

Мистер Клиффорд вытащил из кармана своего пиджака последний номер «Натальского вестника» и, в то время как его дочь, испытывая сильнейшее отчаяние, состояние, понять которое невозможно, не испытав самому, ждала ужасных слов, стал наскоро пробегать длинные столбцы, посвященные описанию гибели «Занзибара». Наконец он нашел то, что искал, и начал читать.