Результат всего предыдущего исследования состоит в том, что договор есть выражение свободы. Права и обязанности, составляющие его содержание, установляются и определяются свободною волею лиц. Поэтому всякое свободное лицо, располагающее собою и своими средствами, имеет право заключать договоры по своему усмотрению. Только для неполноправных требуется чужое согласие, ибо в них не предполагается свободная и разумная воля. Малолетние и безумные заменяются опекуном; договоры несовершеннолетних недействительны без согласия попечителя. Там, где женщины признаются неполноправными, и для них требуется утверждение опекуна. Иногда, в видах ограждения имущества детей, установляется опека над расточителями. Но все это не более как изъятие из общего порядка. Относительно лиц полноправных, в которых всегда предполагается свободная и разумная воля, свобода договоров составляет коренное юридическое правило, вытекающее из самого понятия о свободе лица.
Но если договоры имеют юридическое значение, как выражение свободной воли лиц, то обстоятельства, нарушающие свободу, тем самым уничтожают обязательную силу договоров. Правоведение издавна занималось определением этих отрицательных причин. Таковы насилие, обман, заблуждение. Со времени римских юристов, на этот счет установились более или менее однообразные понятия, хотя в приложении их могут встречаться значительные затруднения.
Насилие и обман суть беззаконные действия чужой воли, вынуждающей обязательство посредством страха или ложного представления. Нет сомнения, что они составляют совершенно основательные причины для уничтожения обязательной силы договоров; но надобно в каждом данном случае доказать, что ими действительно нарушена свобода воли. Поэтому требуется, чтобы страх был не пустой, а такой, который бы мог быть ощущаем разумным человеком, по учению римских юристов даже человеком самым твердым (поп vani hominis, sed qui merito et in hominem constantissimum cadat). Требуется, чтобы был страх настоящего зла, а не будущего, или возможного. Как скоро воля человека признается способною быть источником юридических отношений, так в ней предполагаются известные качества, отсутствие которых вредит человеку, но не может служить поводом к уничтожению приобретенного другим права.
Точно так же и относительно обмана, надобно различать настоящий обман от такого преследования собственной выгоды, которое хотя и клонится к ущербу другого лица, но не посягает на свободное его решение. Римские юристы прямо признавали, что "в цене купли и продажи договаривающимся естественно дозволено обходить друг друга" (in pretio erntionis et venditionis naturaliter licere contrahentibus se circumvenire). Только в конце Империи дозволено было продавцу недвижимого имущества требовать уничтожения договора или доплаты, в случае если бы он продал его ниже половины ходячей цены. Это постановление перешло и в некоторые новые законодательства. Редакторы французского Гражданского Кодекса подводили такого рода договор под понятие об обмане[78].
Но другие законодательства подобного права за продавцом не признают. Что же касается до заблуждения, то здесь уже причина лежит не в чужой, а в собственной воле. Очевидно однако, что обязательство не может быть признано выражением моей воли, если я хотел не этого, а совсем другого, то есть если выражение воли не совпадает с действительною волею[79]. Но и тут необходимо, чтобы ошибка была фактическая, чтобы она была доказана, и чтобы она не происходила от моей вины. Иначе никакие обязательства не будут иметь прочности.
Из всего этого видно, что юристы издавна старались определить, насколько это позволяет самое существо дела, причины, нарушающие свободу человека. Но им не приходило в голову причислять к этим причинам внешние материальные обстоятельства, которые могут побудить человека заключить более или менее невыгодную для него сделку. Договор, как юридическое начало, есть формальная рамка для выражения человеческой воли. Задача законодательства заключается в том, чтобы эта рамка была достаточно широка для вмещения добровольных отношений всякого рода. Но содержание в эту рамку влагается волею сторон, и те побуждения, которыми при этом руководствуются лица, определяются ими самими, а не законом. В этом именно и состоит свобода. Эти побуждения могут быть столь же разнообразны, как разнообразна самая жизнь. Всякий договор заключается ввиду известной потребности. Эта потребность может быть больше или меньше; она может состоять в простой прихоти или в гнетущей нужде. До всего этого юридическому закону нет дела; он требует только, чтобы эти обстоятельства взвешивались самим договаривающимся лицом и чтобы решение вытекало из его собственной, а не из чужой воли. Как скоро эти условия существуют, договор может и должен быть признан свободным, ибо он составляет выражение собственного решения человека.
Между тем социалисты вопиют, что устанавливаемая правом свобода договоров есть свобода мнимая. Они утверждают, что договор рабочего с хозяином не может считаться свободным, так как хозяин, имея собственность, всегда может притеснять рабочего, а последний под влиянием нужды принужден согласиться на все условия. И не у одних рабочих отрицается свобода. "Торговля, - говорит Прудон, - существует только между свободными людьми: при иных условиях может быть сделка, совершенная с помощью насилия и обмана, но нет торговли. Свободен человек, который пользуется своим разумом и своими способностями, который не ослеплен страстью, не находится под влиянием страха, не обманут ложным мнением... Крестьянин, нанимающий землю, промышленник, который занимает капиталы, плательщик податей, который платит провозные пошлины, соляной акциз, патентный сбор, личные и имущественные налоги и проч., а также и депутата, который за эти налоги подает свой голос, не имеют ни разумения, ни свободы действия. Враги их суть собственники, капиталисты, правительство. Возвратите людям свободу, осветите их разум, так чтобы они знали смысл своих договоров, и вы увидите, что полнейшее равенство будет царствовать в мене, без всякого внимания к превосходству талантов и знания"[80]. Последнее приводится как доказательство, что талант должен быть вознагражден единственно по времени работы и не имеет права требовать себе чего-нибудь лишнего. Всякий договор, в котором не признается это начало, по мнению Прудона, не свободен. Очевидно, что с этой точки зрения свободными должны считаться только люди, разделяющие мнения Прудона.
Социалисты кафедры и социал-политики повторяют эти возгласы. Юридический порядок, а равно экономическая теория и практика, говорит Адольф Вагнер, в вопросе о распределении народного богатства пробавляются системою свободных договоров. Но это значит не развязать, а разрубить узел, ибо собственность и наследство признаются уже существующими, и эта существующая собственность составляет основание условий, при которых приобретается новая собственность. "Свобода договоров, заключаемых на этом основании, оказывается с самого начала фикциею", ибо доля каждого в этой "системе мнимо-свободных договоров" зависит от всякого рода случайностей[81].
Итак, если я нанимаю, например, повара, то договор несвободен, потому что я владелец дома, может быть даже полученного по наследству, а он имеет только свои руки и свое умение! Когда сорок лет тому назад Прудон объявил, что собственность есть воровство, это было принято, как и следовало, за парадокс софиста, любившего щеголять громкими фразами. Но теперь уже мы дожили до того, что профессор, занимающий одну из важнейших кафедр в Германии, в учебнике, назначенном для руководства юношества, провозглашает, что существование чужой собственности есть рабство и насилие. Мудрено ли, что социализм принял такое ужасающее развитие в Германии? Когда хаос царствует в умах, чего же ожидать в общественном быте?
