В этом сумеречном свете я кладу руку на ногу Прим и, подтянувшись вверх, усаживаюсь рядом с ней. Ее голос остается ровным, пока она шушукается с Лютиком.

— Все хорошо, малыш, все хорошо. Мы здесь внизу в безопасности.

Мама обнимает нас, и я позволяю себе вновь почувствовать себя маленькой и положить голову ей на плечо.

— Это страшнее бомбардировки в Восьмом, — говорю я.

— Вероятно, ракета для бункера, — произносит Прим спокойным голосом, чтобы кот не волновался. — Нам рассказывали о них во время координирования новых граждан. Они разработаны так, чтобы проникнуть глубоко в землю прежде, чем взорвутся. Поскольку больше нет никакого смысла в бомбежке Тринадцатого на поверхности.

— Ядерные? — спрашиваю я, чувствуя, как холод распространяется внутри меня.

— Не обязательно, — отвечает Прим. — В некоторых просто содержится много взрывчатых веществ. Но в этой может быть что угодно, я полагаю.

В темноте трудно разглядеть тяжелые металлические двери в конце бункера. Стали бы они хоть какой-нибудь защитой от ядерного удара? И даже если бы они были на сто процентов эффективны при изоляции радиации, что в действительности маловероятно, то могли бы мы когда-либо покинуть это место? Мысль о том, чтобы просидеть здесь, в этом каменном хранилище, остаток всей своей жизни, ужасает меня. Я безумно хочу побежать к двери и потребовать, чтобы меня выпустили, независимо от того, что, находится за ней. Это бессмысленно. Они ни за что не выпустят меня, но я могла бы организовать небольшой бунт.

— Мы так глубоко под землей, что я уверена, здесь мы в безопасности, — говорит мама. Думает ли она сейчас о моем отце, погребенном где-то в глубине шахты? — Все же мы были на волоске от гибели. Слава Богу, у Пита были необходимые средства, чтобы предупредить нас.

Необходимые средства. Общий термин, который, так или иначе, включает все, чего ему стоило озвучить это предупреждение. Знание, возможность, храбрость. И что-то еще, что я не могу определить. Пит, казалось, вел своего рода борьбу с самим собой, пытаясь, передать сообщение. Почему? Непринужденность, с которой он управляет словами, является его самым большим талантом. Действительно ли эта затрудненность стала результатом его пыток? Чем-то большим? Навроде безумия?

Голос Койн, возможно более мрачный, чем до этого, разносится по бункеру, громкость звука колеблется в унисон с мерцанием света.

— Очевидно, информация Пита Мелларка была точной, и мы ему очень обязаны и признательны. Датчики показывают, что первая ракета не была ядерной, но оказалась довольно мощной. Мы ожидаем, что следующие удары будут сильнее. Пока длится атака, граждане должны оставаться на предписанных местах до объявления дальнейших действий.

Солдат оповещает мою мать, что ее ждут в пункте оказания первой помощи. Ей не хочется оставлять нас, даже притом, что она будет всего в тридцати ярдах от нас.

— С нами ничего не случится, правда, — говорю я ей. — Думаешь, что что-нибудь может ускользнуть от его взгляда? — я указываю на Лютика, который издает такое нерешительное шипение, что заставило нас немного улыбнуться. Даже я чувствую жалость к нему. После того, как мама уходит, я предлагаю. — Прим, почему бы тебе не забраться на койку вместе с ним?

— Я знаю, что это глупо…, но я боюсь, что койка может упасть на нас во время атаки, — отвечает она. Если рухнут койки, целый бункер посыпется и похоронит нас, но я решаю, что от подобной логики сейчас не будет никакой пользы. Вместо этого я вычищаю куб для хранения вещей и сооружаю там кровать для Лютика. Потом я устраиваю матрац перед хранилищем, и мы с сестрой усаживаемся на нем.

Нам разрешают воспользоваться ванными небольшими группами, чтобы почистить зубы, однако принимать душ в течение этого дня запрещено. Я сворачиваюсь с Прим на матраце, укрываю нас двумя одеялами, потому что от стен исходит сырой холод. Лютик, несчастный даже при постоянном внимании Прим, топчется какое-то время в хранилище и, устроившись, выдыхает мне в лицо.

Несмотря на неприятные условия, я рада побыть со своей сестрой. Моя чрезвычайная озабоченность делами с тех пор, как я приехала сюда — нет, все-таки с первых Игр — не позволяла мне уделять ей достаточно внимания. Я не следила за ней должным образом. В конце концов, именно Гейл проверял наш отсек, не я. Мне есть что наверстывать.

Я понимаю, что даже не потрудилась спросить ее о том, как она справляется со всеми изменениями и нашим переездом сюда.

— Так как тебе Тринадцатый, Прим? — интересуюсь я.

— В данный момент? — спрашивает она. Мы обе смеемся. — Я иногда очень скучаю по дому. Но потом я вспоминаю, что не осталось ничего, о чем можно скучать Я чувствую себя в большей безопасности здесь. Нам не приходится волноваться за тебя. Ну, хотя бы не в той степени, что раньше, — она делает паузу, и затем застенчивая улыбка приподнимает уголки ее губ. — Я думаю, они хотят выучить меня на доктора.

Я впервые об этом услышала.

— Ну конечно, собираются. Если нет, то они просто глупцы.

— Они наблюдали за мной, когда я помогала в больнице. Я уже хожу на курсы санитаров. Там рассказывают всякую ерунду для новичков. Я все это знаю еще от мамы. Однако мне многому предстоит научиться, — говорит она мне.

— Это здорово, — отвечаю я. Прим будет доктором. Она даже и не мечтала об этом в Дистрикте-12. Что-то маленькое и тихое, как зажженная спичка, освещает пустоту во мне. Это — своего рода будущее, которое может принести восстание.

— А как ты, Китнисс? Как ты справляешься со всем? — кончиком пальца она аккуратно гладит Лютика по лбу. — И не говори, что все хорошо.

Это верно. Все во мне противоречит понятию «хорошо». Я рассказываю ей о Пите, о его видимом ухудшении состояния и о том, что его, возможно, убивают в этот самый момент. Теперь Лютику придется полагаться только на себя, потому что Прим обращает все свое внимание ко мне. Притягивая меня ближе к себе, убирая волосы мне за уши своими пальчиками. Я замолкаю, потому что мне больше нечего сказать, остается лишь пронизывающая боль в том месте, где должно быть сердце. Возможно у меня даже сердечный приступ, но это кажется таким незначительным.

— Китнисс, я не думаю, что президент Сноу убьет Пита, — говорит она. А что ей еще сказать; она думает это меня успокоит. Но ее следующие слова становятся для меня неожиданностью. — Если он так поступит, у него не останется никого, кто дорог тебе. У него не будет никакого способа причинить тебе боль.

Внезапно, я вспоминаю о другой девушке, которая видела все то зло, устроенное Капитолием. Джоанна Мэйсон, трибут из Дистрикта-7, на последней арене. Я пыталась не дать ей войти в джунгли, где сойки-говоруны подражали голосам замученных любимых, но она отмахнулась от меня, говоря: — Они не могут причинить мне боль. Я не такая как вы. У меня не осталось никого, кого бы я любила.

Тогда я понимаю, что Прим права, что Сноу не может позволить себе потратить впустую жизнь Пита, особенно теперь, когда Сойка-пересмешница несет на своих крыльях шлейф разрушений. Он уже убил Цинну. Разрушил мой дом. Моя семья, Гейл, и даже Хеймитч, вне его досягаемости. Пит — это все, что у него осталось.

— Так как ты считаешь, что они с ним сделают? — Спрашиваю я.

Ее ответ добавляет ей тысячу лет мудрости.

— Все, что поможет сломить тебя.