— Знаю. Дай сюда. Ты ломаешь их на части, — он забирает у меня коробку и снова наполняет ее быстрыми отточенными движениями.

— Он не знает, что они сделали с Двенадцатым. Если бы он мог видеть, что от него осталось… — начинаю я.

— Китнисс, я не спорю. Если бы я мог нажать на кнопку и тем самым убить всех, кто работает на Капитолий, я бы сделал это. Без колебаний, — он опускает последний карандаш в коробку и защелкивает крышку. — Вопрос состоит в том, что собираешься делать ты?

Выходит, что вопрос, снедающий меня изнутри, всегда имел лишь один возможный ответ. Но понадобилась уловка Пита, чтобы я поняла это.

Что собираюсь делать я?

Я делаю глубокий вдох. Мои руки легко поднимаются — как бы воскрешая черно-белые крылья, которые мне дал Цинна — а потом опускаю их.

— Я собираюсь стать Сойкой-пересмешницей.

В глазах Лютика, вернувшегося к своей работе ночного защитника Прим и лежащего в ее объятиях, отражается свет ночника, висящего над дверью. Прим крепко прижалась к матери. Спящие, они выглядят точь-в-точь как в утро той Жатвы, которая привела меня на мои первые голодные игры. У меня отдельная кровать, потому что мне нужно восстанавливать силы и потому что со мной никто не может спать — из-за ночных кошмаров и ерзаний.

Проворочавшись в кровати несколько часов, я, в конце концов, смиряюсь тем, что и эта ночь будет бессонной. Под зорким взглядом Лютика, по холодному полу, я на цыпочках крадусь к комоду.

В среднем ящике комода лежит моя казенная одежда. Все носят одинаковые серые брюки и заправленные в них рубашки. Под одеждой я храню несколько вещей, которые были со мной, когда меня забирали с арены. Моя брошь, в виде сойки-пересмешницы, память о Пите, золотой медальон с фотографиями моей мамы, Прим и Гейла внутри. Серебряный парашют, в котором лежит втулка для добывания сока из деревьев, и жемчужина, которую Пит подарил мне за несколько часов до того, как я отключила силовое поле. Дистрикт-13 конфисковал мой тюбик с мазью для кожи, чтобы использовать ее в больнице, а также мой лук и стрелы, так как оружие разрешено носить только охранникам. Мои лук и стрелы под надежной защитой хранятся на складе.

Я нащупываю в комоде лишь парашют и шарю пальцами внутри до тех пор, пока не дотрагиваюсь до жемчужины. Я сажусь на кровать, скрестив ноги по-турецки, и дотрагиваюсь гладкой поверхностью переливающейся жемчужины о свои губы. Не знаю почему, но меня это успокаивает. Словно сам Пит целует меня прохладными губами.

— Китнисс? — шепчет Прим. Она проснулась и смотрит на меня сквозь темноту. — Что с тобой?

— Ничего. Просто приснился плохой сон. Спи. — Автоматически говорю я. Чтобы защитить ее и маму, я ничего им не рассказываю.

Стараясь не разбудить маму, Прим выбирается из кровати с Лютиком на руках и садится рядом со мной. Она дотрагивается до моей руки, сжимающей жемчужину.

— Ты замерзла, — взяв еще одно одеяло с подножия кровати, она заворачивает нас троих в него, окружая меня своим теплом и теплом Лютика. — Ты можешь мне все рассказать, ты же знаешь. Я умею хранить секреты. Даже от мамы.

Она действительно исчезает. Та маленькая девчушка, с выбивающимся из пояса юбки, словно утиный хвостик, кусочком блузки, та, которой нужно было помогать доставать тарелки из буфета, и которая отпрашивалась, чтобы сбегать посмотреть в окно булочной на глазированные пироги. Время и горе заставили ее повзрослеть слишком быстро, по крайней мере, на мой взгляд, превращая ее в юную женщину, которая зашивает кровоточащие раны и знает, что наша мать принимает все слишком близко к сердцу.

— Завтра утром я соглашусь быть Сойкой, — говорю я ей.

— Потому что ты этого хочешь или потому что чувствуешь, что вынуждена? — спрашивает она.

Я недолго смеюсь.

— Полагаю, и то, и другое. Нет. Я этого хочу. Я должна, если это поможет мятежникам одержать победу над Сноу, — Я крепче сжимаю в кулаке жемчужину. — Просто… Пит. Я боюсь, что если мы победим, мятежники казнят его как предателя.

Прим задумывается над моими словами.

— Китнисс, я думаю, ты не понимаешь, насколько важна для благого дела. Важные люди, которые имею значение для всех — обычно получают то, что хотят. Если ты хочешь защитить Пита от мятежников, то ты сможешь.

Думаю, я действительно важна, раз они не боялись рискнуть ради меня, пройдя через множество проблем. Они возили меня в Дистрикт-12.

— Ты хочешь сказать… я смогу настоять на том, чтобы они предоставили Питу защиту? И им придется с этим согласиться?

— Я думаю, ты можешь настоять на чем угодно, и им придется согласиться, — Прим хмурит лоб. — Только как ты узнаешь, сдержат они свое слово или нет?

Я помню всю ложь Хеймитча, которую он говорил нам с Питом, чтобы мы делали то, что он хотел. Что остановит мятежников от того, чтобы сорвать нашу сделку? Устная клятва за закрытыми дверьми, даже заявление на бумаге — все это может легко потерять свою цену после войны. Ее существование или законность опровергнут. Любые свидетели в Штабе станут бесполезными. А может повернуться так, что они станут одними из тех, кто, возможно, подпишет Питу смертный приговор. Мне понадобится намного больше одного свидетеля. Мне понадобятся все, кто есть.

— Это должно произойти публично, — говорю я. Лютик взмахивает хвостом, что я принимаю за согласие. — Я заставлю Койн объявить об этом перед всеми жителями Тринадцатого.

Прим улыбается.

— О, хорошо. Это, конечно, не гарантия, но так им будет гораздо труднее отказаться от своих слов.

Я чувствую некоторое облегчение, которое наступает после того, как я принимаю окончательное решение.

— Мне бы стоило будить тебя гораздо чаще, утенок.

— Мне бы тоже этого хотелось, — говорит Прим. Она целует меня.

— Попробуй сейчас поспать, хорошо? — И я тут же засыпаю.

Утром я вижу, что сразу после завтрака в 7:00, следует собрание Штаба в 7:30, что меня полностью устраивает, поскольку я уже готова предъявить им свои требования. В столовой я провожу перед сенсором рукой с расписанием, на котором что-то вроде индивидуального номера. Пока я двигаю свой поднос вдоль металлической полки перед котлами с пищей, вижу перед собой самый обычный завтрак- миска с теплой кашей, чашка молока и небольшое количество фруктов или овощей. Сегодня пюре из репы. Все это доставляют с подземных ферм Тринадцатого Дистрикта. Я сижу за столом, выделенным для семей Эвердин и Хоторн, а также и некоторых других беженцев, и уплетаю еду, мечтая о добавке, которой здесь никогда не бывает. Они подходят к питанию с научной точки зрения. Ты получаешь ровно столько калорий, сколько необходимо, чтобы дотянуть до следующего приема пищи, ни больше, ни меньше. Размер порции зависит от возраста, роста, телосложения, здоровья и объема физических нагрузок, необходимых для выполнения составленного для тебя расписания. Людей из Двенадцатого кормят чуть получше, чем жителей Тринадцатого, чтобы немного увеличить наш вес. Полагаю, это делается из-за того, что костлявые солдаты устают слишком быстро. Хотя это и помогает. Всего месяц, а мы уже выглядим здоровее, особенно дети.

Гейл ставит свой поднос рядом со мной, и я стараюсь не смотреть на его пюре слишком жалобно, потому что мне очень хочется еще, и он тут же с готовностью пододвигает свою пищу ко мне. Несмотря на то, что я переключаю свое внимание на аккуратно сложенную салфетку, полная ложка репы шмякается в мою миску.

— Ты должен перестать так делать, — говорю я. Но, учитывая, что я уже зачерпнула ложкой пюре, звучит неубедительно. — Правда. Может, это запрещено. — У них очень строгие правила насчет еды. К примеру, если ты что-то не доешь и захочешь оставить на потом, ты не сможешь вынести еду столовой. Очевидно, в первые дни произошло несколько инцидентов с утаиванием еды. Некоторых людей, таких, как Гейл и я, которые годами снабжали продовольствием свои семьи, это не устраивает. Мы знаем, что значит быть голодными, но нам не сказали, как нам наедаться тем количеством еды, которое нам дают. В каких-то вопросах Дикстрикт-13 контролирует своих обитателей даже больше, чем Капитолий.