Что может сломить меня?

Это вопрос, который занимает меня последние три дня, пока мы ждем освобождения из тюрьмы, обеспечивающей нашу безопасность. Что может раздробить меня на миллион кусочков, после чего меня невозможно будет восстановить и я стану бесполезной? Я никому не говорю о ней, но мысль эта гложет меня и когда я бодрствую, и не отпускает во время моих ночных кошмаров.

За это время еще четыре снаряда падают рядом с бункером, массивные, разрушительные, но без намерения атаковать. Бомбы разбрасывают повсюду уже на протяжении многих часов, и стоит только подумать, что нападение закончилось, как ударная волна от очередного взрыва вновь скручивает кишки в узел. Создается впечатление, что все это задумывалось больше для того, чтобы удержать нас взаперти, чем уничтожить Тринадцатый дистрикт. Нанести урон дистрикту — да. И обеспечить его жителей работой по восстановлению своего жилища. Но уничтожить его? Нет. Койн была права на этот счет. Никто не разрушает то, чем намеревается овладеть в будущем.

Полагаю, их истинная цель в ближайшей перспективе — это попытка прекратить Атаки в прямом эфире и удерживать меня как можно дальше от телевидения Панема.

Мы получаем крайне мало информации о том, что происходит. Наши телевизоры так и не работают и мы слушаем лишь краткие аудио-оповещения от Койн о характере бомбардировок. В том, что война по-прежнему ведется, сомнений нет, но мы пребываем в полном неведении относительно ее статуса.

В бункере главным на повестке дня является сотрудничество. Мы придерживаемся строгого графика в том, что касается питания, купания, физических упражнений и сна. Непродолжительные периоды общения направлены на то, чтобы разнообразить досуг. Наш закуток быстро становится крайне популярным, потому что и дети, и взрослые увлечены Лютиком. Он заслужил себе статус знаменитости еще с того вечера, когда все играли в "Дикую Кошку". Я придумала ее после несчастного случая, произошедшего несколько лет назад, во время зимнего отключения электричества. Нужно просто водить по полу лучом от фонарика, а Лютик пытается его поймать. Я достаточно мелочна, чтобы получать удовольствие от этой игры, потому что считаю, что так он выглядит глупым. Но здесь все уверены, что он умный и восхитительный. Мне даже выдали специальный набор аккумуляторов — бракованных — чтобы использовать их для этой цели. Обитатели Тринадцатого по-настоящему изголодались по развлечениям.

И на третью ночь, во время нашей игры, я нахожу ответ на вопрос, который снедает меня. "Дикая Кошка" послужила метафорой для моей ситуации. Лютик — это я. А Пит — тот, кого я так сильно хочу защитить — это свет от фонарика. Пока Лютику кажется, что у него еще есть шансы схватить лапами неуловимый луч, он агрессивен и встает на дыбы (совсем как я, с тех пор как покинула арену, оставив живого Пита там). Когда же луч окончательно гаснет, Лютик на время расстраивается и теряется, но быстро приходит в себя и хватается за что-то другое (вот что произойдет, если Пит умрет). Но одна вещь, которая вводит Лютика в ступор — это когда я направляю фонарик высоко на стену, где он попросту не может достать и даже допрыгнуть. Он мечется вдоль стены, вопит, и никак не может ни утешиться, ни отвлечься. И в таком состоянии он пребывает до тех пор, пока я не выключу фонарик (именно это и пытается проделать со мной Сноу, вот только я не знаю, какую форму примет его игра).

Может быть, по сценарию Сноу, осознание этого — часть моей роли. Думать, что Пит находится в его власти и его пытают ради получения информации о повстанцах, было плохо. Но думать, что он подвергается пыткам только ради того, чтобы заманить меня, было вообще невыносимо. И это под тяжестью недавнего открытия, что я и в самом деле начинаю ломаться.

После "Дикой Кошки" мы отправляемся спать. Напряжение то есть, то нет, и порой лампы горят на полную мощность, а иногда — в периоды провалов напряжения — мы щуримся, чтобы разглядеть друг друга. На ночь лампы включают на слабую мощность и дополнительно в каждом углу — огни безопасности.

Прим, которая решила, что стены устоят при бомбежках, свернулась калачиком вместе с Лютиком на нижней полке. Моя мать — на верхней. Я предлагаю лечь с кем-нибудь из них на нарах, но они настаивают, чтобы я оставалась на полу, на матрасе, потому как сплю я беспокойно и постоянно ворочаюсь.

Сейчас я не мечусь по кровати: мои мышцы окоченели от напряженных попыток держать себя в руках. Боль в сердце возобновляется и мне кажется, что от него во все стороны по моему телу расходятся крошечные трещины. Проходя через туловище, по рукам и ногам, по лицу, и оставляя на мне глубокие раны. Один хороший удар по бункеру и я могу рассыпаться на странные, остроконечные осколки.

Когда беспокойно ворочающееся большинство погружается в сон, я осторожно скидываю с себя одеяло и на цыпочках шагаю через все подземелье в поисках Финника, гонимая необъяснимым чувством, что только он меня поймет. Он сидит под огнем безопасности в своей каморке, теребя веревку и даже не притворяясь, что отдыхает. Нашептав ему свою догадку по планам Сноу сломить меня, я тут же понимаю: эта стратегия не была новостью для Финника. Именно это и сломало его.

— Вот что они делают с тобой и Энни, ведь так? — спрашиваю я.

— Ну, они арестовали ее не потому, что считали кладезью полезной информации о повстанцах, — отвечает он. — Они знают, что я не стал бы рисковать и делиться с ней этим. Для ее же блага.

— Ах, Финник. Мне очень жаль, — говорю я.

— Нет, это мне очень жаль. Ведь это я никоим образом не предупредил тебя, — возражает он мне.

Вдруг в памяти всплывает воспоминание. После освобождения я, обезумевшая от ярости и горя, оказываюсь привязанной к своей кровати. Финник старается утешить меня из-за того, что случилось с Питом. — Они очень скоро выяснят, что он ничегошеньки не знает. И они не убьют его, если решат, что смогут использовать его против тебя.

— А ведь ты предупреждал меня. На планолете. Только когда ты сказал, что они используют Пита против меня, я подумала, ты имел в виду, что он станет приманкой. Чтобы таким образом заманить меня в Капитолий, — признаюсь я.

— Я не должен был говорить даже этого. Было уже слишком поздно для того, чтобы чем-нибудь тебе помочь. Раз уж не предупредил тебя перед Двадцатипятилетием Подавления, то должен был умолчать и о том, какие методы использует Сноу, — Финник дернул за конец веревки, тем самым распутав сформировавшийся клубок. — Просто я не понимал этого, когда познакомился с тобой. После первых Игр мне показалось, что на самом деле весь романтизм был лишь одним из актов твоей пьесы. Мы все ждали, что ты захочешь продолжать эту стратегию. Но только когда Пит наткнулся на силовое поле и чуть не погиб, я… — Финник запинается.

Мысленно я возвращаюсь на арену. Как я рыдала, когда Финник пытался вернуть Пита к жизни. И недоуменный взгляд на лице Финника. И то, как он оправдывал мое поведение, приписывая это моей мнимой беременности. — Что ты?

— Я понял, что недооценил тебя. Что ты действительно любишь его. Не скажу, как именно. Возможно, ты и сама этого не знаешь. Но все могли заметить, как много он значит для тебя, — мягко говорит он.

Все? Во время своего визита перед Турне Победителей, Сноу вызвал меня к себе, чтобы развеять любые сомнения насчет моей любви к Питу. "Убеди меня", — сказал Сноу. И казалось, под тем ярко-розовым небом, точно зная, что жизнь Пита висит на волоске, я все же смогла это сделать. И убедив его, я дала Сноу оружие, которое ему было нужно, чтобы сломать меня.