— Прим пришла в голову идея попробовать самим изменить его воспоминания, — говорит мне Хеймитч. — Поднять все его искривленные воспоминания о тебе и накачать успокоительным, чем-то вроде морфлия. Мы пока пробовали только с одним воспоминанием о тебе. Видеозапись с вами двумя в пещере, когда ты рассказывала ему историю о том, как достала козу для Прим.

— Какие-нибудь улучшения? — спрашиваю я.

— Ну, если полнейшее замешательство — это улучшение по сравнению с полнейшим ужасом, то да, — говорит Хеймитч. — Но я не уверен, что это так. Он не произносил ни слова в течение нескольких часов. Он как будто в ступор впал. Когда он очнулся от него, единственной вещью, о которой он спросил, была коза.

— Конечно, — отвечаю я.

— Как там обстоят дела? — спрашивает он.

— Никаких сдвигов, — отвечаю я ему.

— Мы высылаем команду, помочь с горой. Бити и еще несколько человек, — говорит он. — Ну, ты знаешь, умников.

Когда отобрали умников, я не удивилась, увидев имя Гейла в списке. Я так и думала, что Бити возьмет его, и не для технологической экспертизы, а в надежде, что он сможет придумать способ проникнуть в Орех. Изначально Гейл предложил мне поехать со мной во Второй, но я видела, что отрываю его от его работы с Бити. И сказала, чтобы он сидел на месте, оставался там, где он нужнее. Я не говорила ему, что в его присутствии мне будет еще сложнее переживать за Пита.

Гейл находит меня в тот же день, когда они приезжают. Я сижу на бревне на окраине деревне, в которой проживаю на данный момент, и ощипываю гуся. Еще дюжины или около того, лежат горкой у моих ног. С тех пор, как я сюда приехала, через эту местность пролетает огромное количество этих стай, и на них легко охотиться. Без единого слова Гейл садится рядом со мной и начинает избавлять птицу от перьев. Мы проделали уже почти половину работы, когда он говорит:

— Есть хоть один шанс, что нам что-нибудь достанется?

— Да. Большая часть идет на лагерную кухню, но предполагается, что парочку я приберегу для тех, у кого проведу ночь, — говорю я. — За то, что позволили мне у них переночевать.

— А что, того, что ты у них ночуешь — для них недостаточная честь? — Спрашивает он.

— Как бы не так, — отвечаю я. — Прошел слух, будто сойки-пересмешницы опасны для здоровья.

Мы ненадолго замолкаем… Затем он вновь заговаривает.

— Я вчера видел Пита. Через стекло.

— И что думаешь?

— Что-то очень эгоистичное.

— Что тебе больше не нужно ревновать меня к нему? — Мои пальцы дергаются и вокруг нас разлетается облачко перьев.

— Нет. Как раз обратное, — Гейл вытаскивает перья из моих волос. — Я подумал… С этим я не смогу соревноваться. Не важно, насколько мне больно, — он крутит перышко между большим и указательным пальцами. — У меня не будет ни единого шанса, если он не поправится. Ты никогда не сможешь отпустить его. Ты всегда будешь чувствовать, что это неправильно — быть со мной.

— Я точно также чувствовала себя из-за тебя, когда целовала Пита, — говорю я.

Гейл смотрит мне в глаза.

— Если бы я думал, что это правда, я бы мог смириться со всем остальным.

— Это правда, — признаю я. — Но и то, что ты сказал о Пите, тоже правда.

Гейл издает какой-то раздраженный звук. Но тем не менее, после того, как мы отдали птиц и вызвались добровольно сходить в лес снова, чтобы набрать хворост для вечернего костра, я обнаруживаю себя в его объятиях. Его губы касаются синяков на моей шее, проделывая себе путь к моим губам. Несмотря на все, что я чувствую к Питу, в этот момент глубоко внутри себя я принимаю тот факт, что он уже больше никогда ко мне не вернется. Или я к нему уже не вернусь. Я останусь во Втором, пока он не падет, пойду в Капитолий и убью Сноу, а после умру из-за своих проблем. И он умрет сумасшедшим и ненавидящим меня. А потому в этой наступающей темноте я закрываю глаза и целую Гейла, пытаясь наверстать все те поцелуи, от которых воздерживалась, — потому что уже не важно и потому что я так отчаянно одинока, что не могу этого выдержать.

Прикосновение Гейла, его вкус и жар напоминают мне о том, что, по крайней мере, мое тело еще живо, и на какое-то время я погружаюсь в это чувство. Я очищаю разум и позволяю ощущениям завладеть моей плотью, счастливая, что могу забыться. Когда Гейл слегка отстраняется, я подаюсь вперед, чтобы сократить образовавшееся расстояние, но чувствую его руку на своем подбородке.

— Китнисс, — говорит он. Оттого, что я резко раскрываю глаза, мир кажется каким-то расплывчатым. Это не наши леса и не наши горы и даже не наша дорога. Моя рука автоматически поднимается к шраму на моем левом виске, что всегда будет ассоциироваться у меня с сотрясением.

— Теперь поцелуй меня.

Озадаченная, не закрывая глаз, я смотрю, как он приближается и быстро прикасается своими губами к моим. Затем он изучает мое лицо.

— Что творится в твоей голове?

— Я не знаю, — шепчу я в ответ.

— Тогда это похоже на то, как целоваться с кем-то пьяным. Так не считается, — говорит он со слабой попыткой рассмеяться. Он берет ворох веток и сует их мне в руки, приводя меня в чувство.

— Откуда ты знаешь? — Говорю я, в основном для того, что скрыть свое смущение. — Ты целовал кого-то, кто был пьян? — Полагаю, Гейл мог целоваться с девушками направо и налево в Двенадцатом. Желающих определенно было предостаточно. Я никогда раньше особо не задумывалась об этом.

Он только качает головой.

— Нет. Но представить не трудно.

— Так ты никогда раньше не целовался с другими девушками? — спрашиваю я.

— Этого я не говорил. Ты знаешь, тебе было только двенадцать, когда мы встретились. И к тому же доставала меня. У меня была другая жизнь помимо охоты с тобой, — говорит он, собирая ветки..

Мне неожиданно становится действительно любопытно.

— С кем ты целовался? И где?

— Их слишком много, чтобы припомнить всех. За школой, на куче шлака, — отвечает он.

Я закатываю глаза.

— Так когда я стала такой особенной? Когда они забрали меня в Капитолий?

— Нет. Где-то за полгода до этого. Сразу после Нового года. Мы были в Котле, ели похлебку у Сальной Сэй. И Дариус дразнил тебя по поводу того, что ты не хотела сторговать ему зайца за один его поцелуй. И я понял… что мне это не нравится, — говорит он.

Я помню тот день. Жутко холодно и к четырем часам уже темно. Мы охотились, но сильный снегопад заставил нас вернуться в город. Котел был заполнен людьми, ищущими прибежище в такую погоду. Суп Сальной Сэй, который она приготовила на бульоне из дикой собаки, подстреленной нами неделей раньше, был хуже её обычной стряпни. И все же он был горячий, а я была голодна, и ела его, сидя по-турецки на её прилавке. Дариус стоял, прислонившись к лотку, щекоча мою щеку концом моей же косички, а я пыталась отшвырнуть его руку. Он объяснял мне, почему один его поцелуй стоил кролика, или даже двух, учитывая, что все знают, что рыжие мужчины самые способные на любовном фронте. А мы с Сальной Сэй смеялись, потому что он был таким нелепым и настойчивым и все продолжал показывать мне женщин в Котле, которые заплатили, по его словам, куда больше чем просто кролик, чтобы насладиться его губами.

— Видишь? Вон та, что в зеленом шарфе? Иди и спроси ей, если тебе нужны доказательства.

Все это осталось за миллион миль отсюда, миллиард дней назад.

— Дариус просто шутил, — говорю я.

— Вероятно. Хотя ты бы все равно была последней, кто понял, что это была не шутка, если бы это было так, — говорит мне Гейл. — Возьми хотя бы Пита. Или меня. Или даже Финника. Я начал беспокоится, что он положил на тебя глаз, но сейчас он, кажется, вернулся.

— Ты не знаешь Финника, если думаешь, что он любит меня.

Гейл пожимает плечами.

— Я знаю, что он был в отчаянии. А это заставляет людей делать разные сумасшедшие вещи, — я не могу не отметить, что этот камень был в мой огород.