— А ведь свершилось! Господа! Великое событие — свершилось! — крикнул Энгельс громко, на всю улицу. — Коммунисты объединились и открыто решают начать перестройку мира.
Прохожие шли мимо, глядя под ноги. Они не догадывались, что великое событие, о котором громко сказал весёлый молодой человек, касается лично их.
А перед этим, как и перед прошлым съездом, было яростное обсуждение будущей программы в парижских общинах. Приверженцы Вейтлинга чувствовали, что этот бой — последний, и сопротивлялись отчаянно.
Из ноябрьских писем в Брюссель Марксу:
«По дороге в Лондон я не смогу заехать в Брюссель — у меня слишком мало денег. Нам придётся назначить друг другу свидание в Остенде».
«Только сегодня окончательно выяснилось, что я приеду. Итак, в субботу вечером в Остенде, в гостинице «Корона», у бассейна напротив вокзала; а в воскресенье утром — через Ла-Манш.
…Подумай над «Символом веры». Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистическим манифестом».
И снова — делегаты из разных стран. Они собрались, чтобы выработать окончательную, общую научную программу.
Там, на митинге, и произошло немного забавное знакомство с молодым рабочим Лесснером.
Энгельс, Маркс, Шаппер направлялись уже к двери, и путь им преградил худой, с длинными руками человек. Он что-то пытался сказать, но, волнуясь, смущался и замолкал.
— Это молодой Лесснер, — пришёл на помощь ему Шаппер. — Рабочий сбежал от полиции с континента. Раньше был нафарширован Вейтлингом, а в этом году прочитал ваши работы и сразу повзрослел.
— Я просто хочу пожать вам руки, — наконец произнёс Лесснер. — Вам, Маркс. И вам, Энгельс.
Маркс засмеялся, и втроём они протянули навстречу ДРУГ другу руки.
Подошёл Иосиф Молль.
— Учтите, Лесснер, это рукопожатие ко многому вас обязывает!
Настроение у Маркса поднималось с каждым днём. Он уже не морщился при чтении устава. Первая статья точно определяла одну из основных идей научного коммунизма.
«Целью Союза является: свержение буржуазии, уничтожение старого, основанного на антагонизме буржуазного общества и основание нового общества, без классов и частной собственности».
Конгресс поручил Марксу и Энгельсу окончательно отредактировать программу и назвать её «Манифестом».
«Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака… — начинался «Манифест». — Пора уже коммунистам перед всем миром открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои стремления, и сказкам о призраке коммунизма противопоставить манифест самой партии.
С этой целью в Лондоне собрались коммунисты самых различных национальностей и составили следующий «Манифест», который публикуется на английском, французском, немецком, итальянском, фламандском и датском языках».
Эту страницу, исчёрканную поправками мужа, Женни Маркс переписывала несколько раз. Остальные двадцать две она тоже помнила наизусть, как стихи.
У Марксов было уже трое детей. Самому младшему не исполнилось и года.
«Ты не поверишь, милая Лина, как редко у меня выпадает свободный час-другой, но даже самый короткий из них наполняется детским дуэтом и трио», — поздно вечером писала Женни своей подруге.
Всё реже она вспоминала беззаботные дни в доме отца — барона фон Вестфалена, видного горожанина Трира. Образованнейший человек, поклонник французских просветителей и новейшей философии, отец держал в доме богатую библиотеку. Женни не увлекалась обычными для девушек её круга занятиями — рукоделием, танцами, пустыми разговорами с подружками. А потом в их доме стал бывать друг и одноклассник её младшего брата Эдгара, Карл Маркс, сын трирского адвоката. Отец разрешал Карлу брать в его библиотеке книги. Они помногу разговаривали, обсуждали серьёзные, умные книги и не догадывались, что их разговоры слышны Женни, что Женни, волнуясь, ждёт прихода Карла, потому что всё, о чём они говорили, тревожило и её, потому что и она мечтала участвовать в справедливом преобразовании мира.
Недавно Маркс получил часть небольшого наследства из Голландии, и семья наконец переехала из опостылевшей гостиницы на квартиру.
Женни прислушалась к шагам, доносившимся из кабинета мужа, и вернулась к своему письму: «Моё время постоянно поделено между большими и малыми делами, заботами повседневной жизни и участием в делах любимого мужа».
Она запечатала письмо и взяла последнюю страницу «Манифеста», написанную быстрым, неразборчивым почерком. Карл смеялся, что наутро даже сам он порой не в силах разобрать, что написал вечером. И тогда разбирала Женни.
«Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!»
Женни Маркс написала последнюю строку и отложила лист.
Утром она сама отнесла «Манифест» на почту. «Хорошо, что дома остался другой экземпляр, — думала она по дороге, — даже если этот и потеряется…»
Через несколько дней молодой Лесснер уже набирал первые страницы. А корректуру держал Шаппер.
Первое издание — брошюру на немецком языке из двадцати трёх страниц текста — Шаппер перенёс из типографии в саквояже. Весь тираж «Коммунистического манифеста» составлял одну тысячу экземпляров.
К зиме 1848 года уже все поняли, что в Европе зреют важные события. Взрыва ждали короли и крестьяне, министры и пролетарии. Первый промышленный кризис потряс европейские страны. Неурожай, эпидемии смертельных болезней погнали крестьян из деревень. В тот год голодные толпами бродили по дорогам Европы — бросившие свои дома, оборванные и больные люди. Даже в России сам царь Николай Павлович, первый помещик страны, поговаривал о возможных крестьянских реформах…
Французские министры в открытую разворовывали государственные деньги, и газеты почти ежедневно печатали скандальные разоблачения.
Энгельс писал об этом в английскую «Северную звезду» Гарни. Он нарисовал карикатуру на прусского короля, и Маркс выпускал её в Брюсселе отдельной литографией, как плакат. О карикатуре знали в Лондоне и Париже.
Правительство Франции мечтало избавиться от беспокойного немецкого эмигранта.
Казалось, на новогоднем вечере были только знакомые, проверенные люди, и всё же кто-то донёс: речь Энгельса подрывала не только устои германских царствующих дворов, но и государство французского короля.
29 января ночью в дверь громко постучали. Уже по этому грохоту, по голосам, которые, не боясь, будили соседей, Энгельс понял всё.
Четверо полицейских пришли с обыском. Они надеялись найти оружие. И хотя ничего не обнаружили, Энгельсу было приказано в течение суток покинуть Францию. Он едва успел запаковать книги, разбросанные полицейскими, и поехал на вокзал. Денег хватило как раз на билет до Брюсселя и на отправку вещей. Хорошо, хоть Мери гостила в это время у своей сестры Лиззи в Манчестере.
31 января Энгельс был уже в Брюсселе у Марксов.
…До восстания в Париже оставалось меньше месяца.
Люди толпами собирались на брюссельских улицах, стояли на площадях, заполнили вокзал.
— Это же праздник, господа! Величайший праздник! День падения тирании! — радовались одни.
— Радоваться ещё рано! Окончательных известий нет, — тревожно говорили другие.
