Своим изящным почерком, которым так гордился с юности, доктор Ханчке продолжил записи на листе с королевским гербом:

«…во время своего пребывания в старшем классе отличался весьма хорошим поведением, а именно обращал на себя внимание своих учителей скромностью, искренностью и сердечностью и при хороших способностях обнаружил похвальное стремление получить как можно более обширное научное образование…»

Ханчке задумался, а потом добавил слова, непривычные для официального документа:

«Нижеподписавшийся расстаётся с любимым учеником, который был особенно близок ему благодаря семейным отношениям и который старался отличаться в этом положении религиозностью, чистотою сердца, благонравием и другими привлекательными свойствами, при воспоследовавшем в конце учебного года… переходе к деловой жизни, которую ему пришлось избрать как профессию вместо прежде намеченных учебных занятий, с наилучшими благословениями».

И подписался: «Д-р И.-К.-Л. Ханчке».

На столе, обитом потёртым зелёным сукном, кроме оловянной чернильницы, нескольких перьев да двух увесистых конторских книг, ничего не было.

— Для начала обучишься ведению переписки, — сказал отец. (Вот для чего пригодится наука Рипе!) — С восьми до двенадцати в книгу с синей обложкой будешь записывать входящие письма.

В полдень все конторщики города разгибали спины и отправлялись по домам обедать.

— С двух до шести в книгу с зелёной обложкой — регистрировать письма исходящие. Те, что даст тебе Зигфрид.

— А потом?

— Получаешь свободу, которой так жаждешь. Если не потянет в сон, занимайся своими науками. Тебе будут платить деньги — столько, сколько получают ученики конторщиков.

Ближе к кафельной печке сидел старший конторщик Зигфрид. Он отработал в этой комнате больше тридцати лет.

«Боже мой, когда я приходил сюда мальчиком, он мне уже тогда казался пожилым!» — подумал Фридрих.

Это был мир чужой и далёкий. Коммерцией занимались отцы. Гимназическую же компанию — Греберов, Бланка, Фридриха — привлекали высоты духа. Они считали, что путь их определён: гимназия, университет, занятия правом, литературой, искусством. Они издевались над филистерской манерой во всём искать мелочную выгоду.

А конторщик Зигфрид больше тридцати лет приходил в эту контору. Ежедневно по дороге на работу он встречал тех же людей: младшего учителя, пастора, башмачника Римера, таких же, как он, конторщиков. Они раскланивались друг с другом, а вечером, возвращаясь домой, встречались вновь. Постепенно старели. Жизнь их была устойчива. Даже появление хозяйского сына в конторе не могло взволновать Зигфрида. Он был готов выполнять свою работу одинаково хорошо любой день, не боясь ни чумы, ни инфлюэнцы, ни революции.

Другой конторщик, помоложе, Роберт, страдал хроническим насморком и боялся, что сыну хозяина это может не понравиться. Он так и работал, потихоньку сморкаясь в большие носовые платки с вышитыми инициалами.

— Помогите ему побыстрей освоиться, — сказал вчера Зигфриду Фридрих-старший о сыне, — надо его увлечь широтой нового дела.

И Зигфрид, как мог, выполнял волю хозяина.

— Сейчас-то работать стало легко, — говорил он Фридриху, — гусиные перья не надо затачивать. В прошлом году ваш отец привёз стальные из Англии, а сейчас их в нашей лавке можно купить. И свечу — если надобно зажечь, пожалуйста — спички изобрели. А вот раньше…

— А что было раньше? — спросил Фридрих.

— Раньше, говорят, хозяин на пасху подарки делал, — ответил Роберт невпопад и полез за платком.

— Раньше тоже было хорошо, — сказал Зигфрид. — Но и сейчас — грех жаловаться. Вон вывеску новую принесли, — он показал в окно, — завтра нам её поставят. Хорошо, что контора досталась вашему отцу. В господине Энгельсе хозяин сразу чувствуется, и вы его слушайтесь. Пройдёт десять лет — и всё здесь ваше будет.

— Энгельс, дружище! Куда ты пропал?

Клаузен стоял возле белокаменного моста через Вуппер, соединявшего Нижний Бармен и Эльберфельд, с каким-то незнакомым молодым человеком. У человека была приятная улыбка, внимательный взгляд.

— Фрейлиграт, познакомьтесь, это мой бывший ученик, Энгельс. Он писал стихи даже на языке Гомера и Гесиода.

— Рад познакомиться, — приветливо отозвался Фрейлиграт. — Сейчас многие молодые люди пробуют себя в поэзии.

— Парню не повезло. — Клаузен огорчённо развёл руками. — Отец забрал его из гимназии и вместо университета усадил учеником в собственную контору.

— У нас с вами схожая судьба. В юности я тоже из гимназии перешёл в конторские ученики.

— Скажу, что старик Эйнер попал с вами в затруднительное положение, — засмеялся Клаузен. — Откуда ему было знать, что вы печатаете стихи, когда брал вас на работу. Теперь любопытствующие не дают ему проходу, но он держится молодцом, заявляет, что работник вы отличный, что претензий к вам нет, а всё остальное его не касается.

— Иногда приходится заниматься и нелюбимым делом, причём исполнять его хорошо, иначе выгонят со службы, а ведь жить как-то надо. — Улыбка Фрейлиграта стала грустной.

— Знаменитые поэты тоже вынуждены зарабатывать себе на хлеб в конторах, так что, Фридрих, не вешай носа, — сказал Клаузен. — Думаю, что поэт Фрейлиграт не откажется однажды послушать стихи поэта Энгельса?

— Буду рад. Приходите ко мне, Энгельс.

Не раз Фридрих совсем было решался, собирал рукописи, но в последний момент отступал, находилась причина, чтобы не идти сегодня, переложить на завтра, на другую неделю… Тем более, он знал, что Фрейлиграту постоянно навязывали свою дружбу молодые купчики — «зелёные дворяне», как их называли. Им лестно было пить на брудершафт с известным поэтом, а потом рассказывать об этом знакомым.

А стихи Фридрих сочинял каждый вечер. Потом он написал «Рассказ о морских разбойниках», о корсарах — греках, которые сражались за свободу против турецких завоевателей.

Слово «свобода» всё чаще произносилось в их кружке.

— Мы хотим стать пасторами, — говорили братья Гребер, — пора бороться с невежеством Круммахера. Богословие должно стоять на научной основе. Церковь будет освобождать людей для бога, а не закабалять их.

— Развитие общества идёт так, что очень скоро даже короли поймут необходимость свободы для подданных, — заявлял Бланк.

— Не думаю, чтобы короли её предоставили добровольно, — возразил Фридрих, — человек возьмёт её сам. И нам пора знать, с кем мы в будущей борьбе за свободу и конституцию.

Друзья чувствовали, что Фридрих опережает их и в чтении, и в тех знаниях, что они получали в гимназии.

Они не догадывались, что после совместных вечеров Фридрих, вернувшись домой, сидел ещё долго над книгами, а порой и не ложился вовсе.

— Я не раз спрашивал о тебе Зигфрида, — сказал отец, вернувшись из очередной поездки. — Но только сегодня он сообщил мне правду. Оказывается, во время работы ты читаешь книги!

— Отец, я же успеваю сделать все записи.

— Мало того, ты дурно влияешь на других. Вот уже и Роберт принёс вчера в контору газету!

Отец был рассержен всерьёз.

— Вижу, что Зигфриду не справиться с тобой. Я, конечно, понимаю, что Бармен — место не из весёлых. Поэтому я хочу договориться со своим другом, саксонским консулом Лейпольдом, что живёт в Бремене. Если он согласится, ты будешь стажироваться дальше у него.

После наполеоновских войн Германия была разделена на 34 государства и четыре вольных города. Вупперталь, входящий в Рейнскую область, стал принадлежать королевству Пруссии. Два королевства — Пруссия и Саксония — были самыми крупными среди германских государств. Распоряжениям из Берлина и Дрездена подчинялись остальные. Но, к счастью, были ещё и вольные города, среди них Гамбург, Бремен.