На следующее утро, только она встала, пришли служанки и позвали ее мести полы и таскать воду для умывания. Не успев даже причесаться, Сяохун мимоходом глянула в зеркало, поправила волосы и поспешила в дом.

Баоюй между тем, после того как увидел Сяохун, решил взять ее к себе в услужение. Правда, он не знал, как к этому отнесется Сижэнь и захочет ли сама Сяохун. Поэтому он проснулся в плохом настроении, раньше обычного, не стал ни умываться, ни причесываться и в задумчивости сидел на постели. Вдруг он подошел к окну, и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал смотреть на служанок, нарумяненных и напудренных, которые мели двор. Баоюй поискал глазами ту, что видел накануне, и, не найдя, вышел за дверь, будто для того, чтобы полюбоваться цветами. Вдруг, чуть поодаль, он увидел, что кто-то стоит, опершись на перила террасы. Кто — Баоюй не мог разглядеть — мешала ветка бегонии. Он подошел ближе, внимательно присмотрелся: это была та самая девочка-служанка, которую он накануне видел. Пока он раздумывал, прилично ли к ней подойти, появилась Сижэнь и позвала его умываться.

Сяохун стояла в глубокой задумчивости и вдруг заметила, что Сижэнь ей машет рукой.

— У нас продырявилась лейка, — сказала Сижэнь, когда Сяохун подошла. — Попроси у барышни Линь Дайюй!

Сяохун кивнула и заторопилась в павильон Реки Сяосян. У мостика Бирюзовой дымки подняла голову и увидела шатер — он стоял на небольшом холмике. Она тут же догадалась, что пришли работники сажать деревья в саду. Неподалеку от шатра люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и следил за работой.

Сяохун не осмелилась пройти мимо него, добралась до павильона Реки Сяосян кружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. В расстроенных чувствах отправилась она в свою комнату и легла на кровать. Девушку никто не тревожил — думали, ей нездоровится.

Наступил день рождения жены Ван Цзытэна. Он прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Отправилась в гости только тетушка Сюэ, а с ней Баоюй и сестры. Вернулись они лишь к вечеру.

В это время госпожа Ван как раз шла к тетушке Сюэ и, проходя через двор, увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика и велела ему переписать и выучить наизусть заклинание из «Цзиньганцзина»[236].

Цзя Хуань пошел в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был не в духе и все время чего-нибудь требовал. То звал Цайся, чтобы налила ему чаю, то Юйчуань, чтобы сняла нагар со свечи, то приказывал Цзиньчуань не загораживать свет. Но служанки не отзывались — они не любили Цзя Хуаня. Только Цайся умела с ним ладить. Девушка налила ему чаю и тихонько сказала:

— Оставьте в покое служанок, зачем их дергать?

Цзя Хуань в упор на нее посмотрел и ответил:

— А ты не указывай, сам знаю, как надо себя вести. Я давно замечаю, что ты во всем стараешься угодить Баоюю, а на меня вообще не обращаешь внимания.

Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:

— Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня[237], не ведая, что творит!

В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.

— Сынок! — сказала ему госпожа Ван. — По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.

Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.

— Дорогая сестра, — произнес Баоюй, дернув ее за руку, — удели и мне хоть немного внимания!

Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:

— Не балуйся, а то закричу!

Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.

— Ай! — закричал тот.

Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.

К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:

— До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила — не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!

Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:

— Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!

Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.

Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.

Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.

— Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, — произнес он.

— Тогда она станет бранить служанок, — возразила Фэнцзе. — Как бы то ни было, все равно рассердится.

Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.

Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.

Но Дайюй, будто не заметив, спросила:

— Больно?

— Не очень. Дня через два заживет.

Дайюй посидела немного и ушла.

Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.

Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма — названая мать Баоюя — явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.

— Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, — сказала она и обратилась к матушке Цзя: — Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!

Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.

— А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? — спросила она.

— Разумеется, есть, — заверила ее монахиня Ма, — надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.