— Ну? Люсь, мы только поужинаем и пойдем спать к Левашовым, — примиренчески проговорил старший из моих Алексеев.

— Да и чтоб вы сдохли там у Левашовых, — охотно отозвалась Люся совершенно, впрочем, беззлобным голосом.

Застольная беседа таким образом завяла, не успев начаться, но оказалось, что рефлексы гостеприимства укоренены в психологии крепче минутных обид. Через несколько неловких минут, которые я провел, считая, чтобы развлечь себя, бревна в стенах (были они проложены, вероятно для тепла, каким-то мхом, от которого в избе стоял слегка дурманящий запах), хозяйка стала небрежными ловкими движениями накрывать на стол. Явилась вареная картошка в чугунке, яйца вкрутую, постное масло в глиняном кувшинчике, тарелка грубо поломанной брынзы и мисочка с зеленью. Дядя Леша, покосившись на хозяйку, достал из сумки бутылку водки, отчего мгновенно воспрял хозяин, словно почувствовал какие-то особенные эманации, загулявшие над столом. Оглядев нас мутным взглядом, он сосредоточился на мне, уставившись в лицо так, словно увидел призрак. «Это Давид из Москвы, он с нами копать едет», — поспешил объяснить дядя Леша, словно опасаясь, что хозяин попробует упромыслить меня серебряной пулей (святую воду я бы пережил легко). Хозяин нахмурился. «Тоже француз, что ли?» — хрипло осведомился он. Тут неожиданно подал свой визгливый голос Леха-маленький: «А кто еще тут француз?» Все дружно расхохотались: очевидно, я угодил в водоворот какой-то кружковой шутки. Впрочем, то, что евреев у нас называют иногда французами, я знал — здесь сказывается какая-то особенная деликатность, встречающаяся в далеких деревнях: сроду не видав живого еврея и почитая, может быть, в глубине души это слово бранным, мужики не рискуют обозвать так в лицо живого человека, внешне от них не слишком отличающегося — вот историческая память, теплящаяся небось с наполеоновского нашествия, и подобрала этот забавный термин.

Как это обычно бывает, совместная трапеза растопила намечавшуюся неловкость — и даже хозяйка выпила с нами рюмку, бонтонно отставив мизинчик: вероятно, не без расчета на стороннего зрителя. Застольная беседа гуляла вокруг неизвестных мне реалий и лиц: Витька чуть не утопил трактор, невестка Григолюка вернулась из Кирова, а в Фейербаховом лесу медведь задрал корову. Последнее показалось мне ономастически оправданным, но я не стал встревать со своей репликой. Говорили о погоде, о видах на урожай, о тарифах какого-то Гупа, опять о погоде. «Вот ты, — обратился вдруг ко мне глава семейства. — А правда, что в Москве все троллейбусы убрали?» Я подтвердил. «Глупо они это». Мне не хотелось встревать в разговор об экологии транспорта, так что я пожал плечами. Оказалось, что в юности он, возвращаясь из армии, побывал в Москве, больше всего из столичных соблазнов оценив троллейбус, причем не только в качестве средства передвижения, а скорее в его мистическом аспекте: вопреки Марку Аврелию, утверждавшему, что из ничего не выходит ничего, троллейбус, не используя ни дров, ни жидкого топлива, не только двигался, но и согре-вал салон. (Естественно, в оригинальной реплике Марка Аврелия не было.) На это дядя Леша сказал, что в атомном ледоколе тоже не расходуется дизель и даже не нужны провода. Заговорили о том, когда наконец атомные двигатели станут ставить на лодки или хоть на грузовики.

Наконец беседа стала явно клониться к закату, да и за окном давно стемнело. Люся зажгла керосиновые лампы. Хозяин снова задремал. Я попытался помочь Люсе убрать со стола, но здесь, вероятно, это было не принято, так что она посмотрела на меня странновато, но без неприязни. Уверен, что, если бы мне почему-нибудь пришлось бы остаться тут на неделю-другую, я внес бы немного тепла и света в ее жизнь, невзирая на перспективы рукопашной с бородачом, но, конечно, ради нее одной задерживаться тут явно не стоило. Подсвечивая дорогу фонариком, нашедшемся в кармане у дяди Леши, мы добрели до соседней избы с темными окнами, но, не остановившись у нее, проследовали к сараю. Он оказался весь забит сеном. Пахло там одуряющее. «Если курить — на улицу, а то сгорим», — сообщил дядя Леша, образно пояснив, какого рода огненная смерть нас ждет. Удивительно, что в деревне, кроме еле теплящегося окошка наших хозяев, не было ни единого огонька. «А кто тут живет еще?» — спросил я. «Здесь — больше никого. В этой избе жила семья, но угорели насмерть еще в позапрошлом годе. Километрах в двадцати леспромхоз бывший и село при нем». «А дети?» «Какие дети? Нет здесь никаких детей и уж много лет не было».

Подумав, я решил не рассказывать своим спутникам о встреченных у пристани малютках. Если считать, что это были призраки, то лишний раз волновать Алексеев ни к чему — все-таки одно дело — навязанный чужак, а другое дело — он же, но крепко больной на голову. С другой стороны, думал я, ворочаясь в сене (которое оказалось на удивление уютным, хотя и каким-то пыльным), если так, то, может быть, и сами мои спутники представляют собой в той же степени плоды моей фантазии, равно как и вся ситуация в целом, а я в действительности, например, лежу у себя дома на диване или, допустим, на больничной койке, весь опутанный трубочками и проводами. Не знаю, как у других, а у меня бывает, что я в какую-то неприятную минуту, например во время неловкой медицинской манипуляции или на сильном холоде, представляю, что дело это происходит не со мной, а с кем-то еще, а я просто наблюдаю за муками этого индивидуума посредством своей бессмертной души. Погрузившись в мысли этого рода, я сам не заметил, как задремал, проснувшись от тихого разговора моих спутников. Не понимая ни слова из их речи, я подумал было, что пробудился не до конца, но, прислушавшись, понял, что говорили они на неизвестном мне языке. Откашлявшись, я пожелал им доброго утра. Они пожелали мне его же. Хозяев решили не будить, чтобы лишний раз не злить черноволосую Люсю. Едва только начинало светать: над темным лесом светилась ярко-голубая полоса с оранжевым исподом, но полная луна, висевшая над рекой, почти не успела еще поблекнуть. От реки тянуло сыростью, и трава была вся покрыта крупной росой. Ближе к лесу лежали клочья сероватого тумана. Мне почудилось какое-то движение у ближайших к нам деревьев, но, сколько я ни вглядывался, деталей разглядеть не мог.

Спустились вниз. Несколько стесняясь своих спутников, я почистил зубы прямо из реки и пригладил волосы. Дядя Леша обошелся тем, что плеснул несколько горстей речной воды себе в лицо; юный Алексей гигиеническими процедурами манкировал, просто закурив. Вдвоем они быстро перекинули вещи и канистры из нашей лодки в соседнюю: деревянную, узкую и длинную, больше всего похожую на гигантскую сигару; впрочем, к концу сигары был прилажен маленький моторчик в четверть нашего. «С Богом», — буркнул старший, отталкиваясь нашедшимся на дне шестом. Моторчик зажужжал, и мы поплыли вверх по течению.

По сравнению с предыдущим днем эта дорога, если можно так выразиться, была медленнее, но разнообразнее. Несколько раз мы утыкались в завалы из перепутавшихся деревьев, оставленных здесь весенним паводком. Один раз, не вылезая из лодки, удалось проделать проход с помощью бензопилы, обнаружившейся в одном из мешков. Еще в одном случае пришлось всем троим вылезать из лодки и протаскивать ее на бечеве, чтобы обойти завал сбоку по мелководью. Теперь я понимал смысл перемены лодки: ту, в которой мы плыли из города, мы бы физически не смогли провести по этим узким местам. В какой-то момент изменился сам лес вокруг. Твердые берега исчезли — и мы оказались посередине гигантского болота, в котором граница между водой и землей оказалась почти полностью размыта. Река еще существовала, но скорее в качестве напоминания о себе: узкая полоса коричневой воды, прихотливо извивавшаяся среди деревьев. Двигались мы очень медленно, вероят-но, опасаясь наткнуться на невидимое бревно или обеспокоить водяного. «Почти приехали», — подал голос юнец, и в тоне его мне послышалось что-то глумливое. Не без печали подумал я о том, что мне придется неизвестное количество времени сосуществовать рядом с этими совершенно чуждыми мне людьми, деля с ними незамысловатый быт и поддерживая непредставимую пока беседу. Конечно, мысль о будущих находках развлекала меня: инстинкт собирательства, явно относясь к древнейшим, способен ввергнуть человека в полное безумие и тотальную нищету (мне хорошо известны подобные примеры), не говоря уже про то, чтобы отправить в экспедицию вроде моей. Но все равно настроение было безрадостным.