— Только опишите, пожалуйста, заранее свое пардессю, — проговорила она. — Или надо говорить свой? Чтоб мне не сомневаться потом, что оно ваше.

— Ну какое там пардессю, обычное пальто. Просто хотелось спесь сбить с вашего коллеги. А узнать легко — там у воротника нашиты мои инициалы.

— А как я пойму, что они ваши?

Он остановился и приосанился:

— Позвольте рекомендоваться. Валерий Алексеевич Кольс.

И произнес это очень вовремя, поскольку пальто нашлось в следующем отсеке — и, уже снимая его с крючка, Даша вспомнила номер, который так неудачно выветрился у нее из памяти.

— Давайте на всякий случай устроим еще одну проверку, — проговорил Кольс, улыбаясь. — Во внутреннем кармане вы найдете визитницу из тисненой кожи. Ну доставайте скорее, ну! — торопил он, видя ее замешательство.

Ей почему-то очень не хотелось лезть в его карман, хотя и по его приглашению и у него на глазах: что-то было в этом жесте чересчур интимное. Пальто, естественно, оказалось столь же щегольским, как и все прочее, но прикоснуться к его изнанке было все равно как к чужому обнаженному телу или белью.

— Ну давайте я сам. Раз, два, три — хоп!

И из внутреннего кармана действительно была извлечена кожаная визитница с каким-то сложным золотым узором, на вид старинная и, вероятно, дорогая.

— А теперь — смотрите.

Ловкими наманикюренными пальцами он раскрыл крошечную кожаную книжечку и выдернул оттуда визитную карточку с тем же Валерием Кольсом, начертанным вычурными золотыми буквами, и номером телефона.

— Я бы хотел поблагодарить вас за хлопоты, пригласив на ужин, — торжественно сообщил он, протягивая визитку. — Ничего такого, просто дружеская беседа в изящной обстановке. Позвоните мне, ладно?

После чего деликатно забрал свое пальто и чинно вышел, как и было сказано, через открывающуюся дверцу в дальней части гардероба.

— Ну и жук, — покачал головой Стефан Васильевич, когда Даша, поблагодарив, снова заняла свое место. — Он хоть свое забрал, это, как его — педигрю или как он там сказал?

— Свое-свое, я проверила, — отвечала Даша.

Сперва она хотела выбросить визитку в корзинку для мусора, но потом любопытство все-таки взяло верх. Тем же вечером она попыталась найти Кольса в интернете. Благодаря редкой фамилии, отыскался он мгновенно — более того, упоминался он так часто и обильно, что было удивительно, как она могла до сих пор о нем не слышать. Был он директором банка, и членом совета директоров какого-то холдинга, и председателем правления еще какого-то «Инвеста», и даже почетным президентом еще какой-то коллективной сущности, имя которой ей вовсе ничего не говорило. Для интереса она прочла его интервью «Биржевым ведомостям» — речь в нем шла о каких-то умозрительных материях, вроде фьючерсов на опционы (или наоборот), но с фотографии на Дашу действительно смотрел ее сегодняшний знакомый, правда, не улыбаясь, а многозначительно нахмурившись, чего, вероятно, требовал трагический предмет беседы. Дальше она уже целенаправленно искала другие его интервью в надежде понять, какой именно опцион (или фьючерс) мог привести его в библиотеку, но так ничего толком и не добилась, лишь потратив на бесплодные поиски и бестолковое чтение два битых часа к неудовольствию своих питомцев, пса Варгаса и кота Кирка. Когда же собака была выгуляна, а оба они накормлены, выяснилось, что время уже заполночь, а завтра нужно рано вставать и снова ехать на работу. Визитка почетного президента так и осталась лежать на ее столе рядом с выключенным ноутбуком.

Утром следующего дня ей ничего не стоило бы раздобыть себе ее дубликат, поскольку к одиннадцати часам прибыл сам Кольс, сменивший костюм на темно-серый, а пальто на плащ. Проигнорировав других гардеробщиков, он направился прямиком к Даше, на ходу выпрастывая руки из рукавов плаща и чуть не с поклоном его вручая.

— Вы так и не позвонили, — с упреком констатировал он очевидное.

— И не собиралась, — отвечала Даша, немедленно внутренне себя укорив за то невольное кокетство, которое он мог при желании прочесть в этом ответе.

— Я все-таки надеюсь на лучшее, но… после поговорим, — быстро произнес он вполголоса, заметив направляющегося к стойке очередного почтенного старичка.

Пробыл он в библиотеке часов пять, и Даша с неудовольствием отметила, что ждала его возвращения — и даже, опасаясь его пропустить, отказалась идти на перерыв, когда была ее очередь. По счастью, товарищи ее, кажется не заметили этого или не придали значения. Ближе к четырем, как специально подгадав время небольшого затишья, когда утренние читатели уже разошлись, а вечерние еще только пожаловали, вернулся за своим плащом и Кольс. Вручая свой номерок, словно особенную драгоценность, он в самых витиеватых выражениях попросил Дарью Алексеевну оказать ему особенную честь, разделив с ним если не сегодняшний ужин, о чем он не смел бы и мечтать, то, может быть, завтрашний обед, поскольку по полученным им совершенно точным сведениям завтра у нее выходной.

Дарья Алексеевна достаточно сварливо осведомилась, откуда ему известно ее имя и тем более ее расписание. Он с видом преувеличенного раскаяния прижал руки к груди, ничего не ответив. Выдержав паузу, Даша, сама несколько тяготясь единственной возможной ролью, сообщила, что на завтра у нее запланирован визит с собакой к ветеринарному врачу и генеральная уборка. Кольс, тут же вскинувшись, спросил, не мог бы он надеяться доставить глубокоуважаемую хозяйку с не менее уважаемой собакой на своей машине, на что получил ответ (не вполне честный), что клиника находится в соседнем дворе и они без всякого труда дойдут пешком. Разочарованный, он откланялся, но, вероятно, пребывание в советах директоров учит людей настойчивости. Ибо через два дня, когда Даше снова нужно было выходить на смену, Кольс был тут как тут. Опять повторилась история со сдачей одежды (на этот раз он был в хитро сконструированной куртке из кожи какого-то необыкновенного животного — например, венерианского вомбата или сатурнианского сурка), долгим пребыванием в читальном зале — и вечерним натис-ком в попытке вымолить свидание.

На следующий же день он не пришел — и Даша, сама себя браня за чувства, которые больше пристали бы старшекласснице, а не умудренной жизнью тридцатидвухлетней женщине, провела весь день, выглядывая его среди посетителей, которых, как назло, было особенно много. Несколько раз, казалось бы, мелькали в толпе то черное пальто, то светло-голубые пронзительные глаза, то знакомый профиль, но каждый раз оказывалось, что детали эти приставлены к каким-то чужим фигурам. Уже вечером, после окончания смены, чувствуя себя особенно разбитой, она спускалась по ступенькам главного здания, когда все дразнившие ее воображение детали сошлись воедино с изяществом картинки в калейдоскопе — и совершенно живой, пахнущий терпким парфюмом Кольс встал перед ней с тяжелым влажным букетом в облитой перчаткой руке.

Главное в рабочем костюме гардеробщика — обувь: фитнесс-браслет показывал, что за день Даша нахаживала короткими перебежками по двадцать с лишним километров, а такое расстояние не преодолеешь ни в туфлях-лодочках, ни на высоких каблуках. Получается, что идти в ресторан в удобнейших, но совершенно непрезентабельных кроссовках было немыслимо, но и снова отвергать стойкого кавалера, неизвестно сколько прострадавшего на каменной лестнице, выходило негуманно. Был предложен разумный компромисс — позволить довезти себя до дома на машине, как специально оказавшейся припаркованной в переулке за библиотекой.

Автомобиль ее почти разочаровал: подспудно воспринимая Кольса кем-то вроде парламентера иной галактики (пусть не в астрономическом, то уж точно в социальном смысле), она ожидала найти на парковке если не летающую тарелку, то, по крайней мере, что-то из репертуара автогонок, которые она иногда видела по телевизору: брылясто-мускулистого монстра из стекла и металла, который, взвыв мотором, помчит их по Воздвиженке. Между тем Кольс подвел ее к седану, который ни снаружи, ни изнутри особо не отличался от тех безымянных такси, в которых ей, как и всякому горожанину, время от времени приходилось ездить. Уже внутри, присматриваясь в неровном свете фонарей, выхватывавшем из тьмы то мягко лежащую на руле руку Кольса с тяжелой печаткой на безымянном пальце, то матовые деревянные вставки, то диковинного вида часы в центре панели, она почувствовала кое-какую разницу с привычными ей машинами — да и все равно точкой отсчета была не иная разновидность автомобиля, а привычная сорокаминутная толчея в метро.