Первое время Кольс вел себя, словно благовоспитанный шофер лимузина, старавшийся ублажить кинозвезду: сначала разбирались с комфортным климатом, причем выяснилось, что мудрая машина способна регулировать не только температуру и направление потоков воздуха, но и степень ее влажности. Затем обсуждали подогрев сидений. Дальше перешли к музыке — и тут, наконец, удалось отступить от демонстрации возможностей машины и просто поговорить, как человек с человеком: выяснилось, что вкусы у них если и не совпадают полностью, то, по крайней мере, сходятся в некоторых существенных точках. Не отрывая руки от руля, Кольс переключился на «Радио Рокс», и минуту спустя оба уже подпевали песне, возглавившей британский хитпарад в далеком июле 1970 года, когда ни одного из них еще и на свете не было. Потом заговорили о следующем диске этой же группы, еще об одном: тут понадобилась иллюстрация, и Кольс передал Даше свой телефон, чтобы она нашла в нем и включила нужный трек — жест доверия, на который пойдет не каждый после десятилетнего брака, не говоря уже о недельном знакомстве. Так они ехали и болтали чуть не час, не заговаривая ни о чем серьезном — и, вероятно, оба пожалели, когда пробка закончилась. Примечательно, что Кольс заранее знал ее адрес (что в наш открытый век не так уж удивительно), но по деликатности, может быть, излишней, переспросил его уже на половине пути: Даше это понравилось. Приятно ей было и то, что он не пытался увязаться за ней в квартиру и даже назначить следующую встречу. В знак поощрения она продиктовала ему на прощание свой номер телефона, хотя, конечно, была убеждена в том, что он знал его и так.
Следующий день он пропустил, а на другой прислал сообщение: идеальная пауза, чтобы не показаться ни навязчивым, ни небрежным. Даша, отсчитав полчаса, ответила, благо был выходной и ей не приходилось выгадывать минутку между двумя посетителями: по странной избирательности для русского клиента нет ничего обиднее, чем вид работника, пишущего что-то в телефоне. Между ними завязалась переписка, как у тысяч и миллионов других молодых людей ежедневно… Для старинных Элоизы и Абеляра между письмами проходили долгие дни, а иногда и недели: нынешние письма сочиняются небрежнее и доставляются мгновенно, из-за чего и философские достоинства их поскромнее: будут ли их перечитывать столетия спустя? Может быть, впрочем, шифрограммы будущего будут просто добираться из мозга в мозг простым щелчком, так что по сравнению с ними и электронные записочки, которыми нынче обмениваются мужчины и женщины, станут почитаться образцами глубокого стиля.
Еще через несколько дней Кольс снова пригласил Дашу в ресторан — и на этот раз она согласилась. Ее заранее тревожило то, что обычно беспокоит в этом положении всякого, вернее всякую: нужно ли предлагать разделить счет пополам и не окажется ли в этом случае сумма неподъемной? Не сочтет ли кавалер, заплатив за ужин дамы, что он автоматически авансировал ее благосклонность etc. Успев за эти дни вчерне прочувствовать педалированную деликатность своего нового приятеля, она, в общем, не ожидала подвоха, но приобретенный опыт жизни в глубоко патриархальном обществе не давал ей полностью положиться на его порядочность.
Вечер, несмотря на это, вышел превосходным. Кольс приехал за Дашей на черной лоснящейся машине с шофером и повез ее в маленькое семейное кафе, притаившееся во дворике среди старинных домов где-то в районе Таганки. Там его явно знали и, похоже, были искренне рады видеть: дородная хозяйка, улыбаясь, провела их к уютному столику, отгороженному от зала большим аквариумом, в котором резвились круглые забавные рыбки. Принесли меню, написанное от руки в тетрадке: цены оказались на удивление скромными, так что пер-вое и главное из опасений исчезло, не успев омрачить настроение. Заказали еду; без спроса явилась бутылка красного вина с рукописной этикеткой, задним числом объяснив появление шофера. Кольс, удивлявший Дашу своими точечными энциклопедическими знаниями из несмежных областей, стал рассказывать про рыбок в аквариуме, которые, словно прислушиваясь, столпились у ближней к ним стенки: оказывается, несмотря на игривый вид, были они опасными хищниками и, кое-как уживаясь между собой, мгновенно растерзали бы подсаженную к ним рыбку другого вида, хотя бы и большего размера. Родственником им была знаменитая фугу, чье мясо было известным японским деликатесом: острых ощущений блюду придавала смертельная опасность его употребления, поскольку у этой рыбки было запредельно ядовитым примерно все — от желчи до чешуи, так что редкий дипломированный самурай имел право разделать ее на сашими.
— Но этих, — поспешил оговориться Кольс, — вам не подадут ни за какие деньги. Может быть, оно и к лучшему.
Так просидели они, болтая словно старые друзья, добрых три часа: за салатами последовало главное блюдо, затем кофе и десерт, потом Кольс, спросив у Даши разрешения, закурил сигару. Как он объяснил, это семейное кафе числится по документам чуть ли не частной квартирой, а в этом случае драконовские законы на него не действуют — и курить здесь не возбраняется. Тут Даша спохватилась и, глянув на часики, сказала, что ей нужно выгулять собаку не позднее десяти, а сейчас уже десятый час. Может быть, подспудно она ждала, что Кольс предложит ей пройтись с собакой вместе, а там вдруг и окажется естественным пригласить его на совершенно невиннейшую чашку чая — но кто может знать женское сердце! В любом случае, приглашение это не состоялось, поскольку и предложе-ния не было: выслушав Дашу, Кольс кивнул, сходил оплатить счет, после чего они отправились на том же лимузине обратно к Дашиному дому — где он распростился с ней, не сделав даже ритуальной попытки поцеловать ее в щеку, против чего она совершенно точно не стала бы возражать.
На следующий день они виделись в библиотеке, причем Кольс умудрился протянуть ей незаметно для других посетителей и ее коллег маленький подарок: тщательно и замысловато упакованную книгу стихов, которую она вчера упоминала за ужином. Вечером они обменялись несколькими записочками. На следующий день Кольс предупредил, что у него ожидается сумасшедший дом, так что на работу к ней он не придет, а напишет вечером, — и точно, прислал уже в одиннадцатом часу картинку с мультяшным свесившим лапы котом и подписью «это я сегодня». Зато в Дашин выходной он с утра позвонил, а не написал, как обычно, — и, осведомившись, нет ли у нее сегодня неотложных дел, предложил съездить покататься на машине куда-нибудь за город. Дела, если они и были, удалось отложить — и через час чистенькая машина Кольса мчалась уже, сверкая полированными боками, словно жук-бронзовка, по Таракановскому шоссе (о существовании которого Даша до этого дня и не подозревала). На вопрос, куда они, собственно, торопятся, он отвечал сквозь зубы «сюрприз» — и посматривал на нее с хитрой полуулыбкой, на мгновение отводя взгляд от дороги. Наверное, если бы Даше сказали еще месяц назад, что, находясь в бешено мчащейся машине наедине с полузнакомым мужчиной на глухом подмосковном шоссе, она будет чувствовать себя совершенно легко и спокойно, она бы не поверила — до такой степени она привыкла считать себя осторожной и внимательной. Но его словно бы окружала какая-то аура безопасности, причем действующая в обе стороны: он не только казался полностью безвредным сам, но и исподволь делился своей благодушной самоуверенностью.
Сюрприз тоже был подстать ему самому: не пошлая купеческая выходка, а кое-что, хотя и демонстрирующее определенную финансовую удаль, но при этом и с оттенком высшего смысла. Оказалось, что ехали они в музей поэта Блока, который, даром что был петербуржцем, лето любил проводить в подмосковной усадьбе. При приближении их машины к воротам, они распахнулись как бы сами собой, а когда они подъехали к дому, выяснился и сюрприз: оказывается, музей сегодня был закрыт для всех, кроме Кольса и его спутницы. Опять-таки, никакого разгула не предусматривалось: им не предлагали полежать в кровати покойного поэта или выпить шампанского из наследных бекетовских бокалов — просто их подробнейшей экскурсии, которую проводил лично директор музея, никто не мешал — и они могли оставаться в каждой комнате сколько угодно и задавать любые вопросы, которые пришли бы им в голову. Кольс, который и здесь не упустил случая, как раньше в ресторане, продемонстрировать свою специфическую ученость, уважительно сцепился с директором по поводу какого-то тонкого момента из истории «Снежной маски», а Даша, как это с ней иногда бывало, под воздействием стихов вдруг загрустила — и отошла в сторону.
