Вскоре оба собеседника обратили внимание на то, что сэр Томас зашевелился, постепенно приходя в себя.

— Вам следует допросить слуг Овербери и Карра, чтобы подробно выяснить обстоятельства, при которых пропали письма. А я поговорю с мастером Шекспиром, хотя это наверняка напрасная трата времени. Тем не менее, сделать это придется.

— Рукописи не столь важны для нас, — резко возразил Кок. — Всякие пьесы не нашего ума дело. В отличие от писем.

Сэр Эдвард демонстрировал феноменальную способность отодвигать в сторону неприятные факты, убирать их с глаз подальше, чтобы они не мешали ему делать главное дело. И все же… не послышалась ли в его тоне некая преувеличенная небрежность, когда он заявил, что пьесы не представляют особого интереса? Грэшем тотчас мысленно отметил их возросшую значимость.

Сэр Эдвард Кок окинул Грэшема колючим взглядом. Он и раньше считал сэра Генри чем-то вроде занозы в боку — еще в те времена, когда Сесил настоял на том, чтобы Грэшема поставили в известность по поводу пропавших бумаг, пусть даже лишь с целью использовать его втемную, чтобы добиться задуманного. Кок тогда нехотя дал согласие на участие в расследовании сэра Генри, полагая, что последний не что иное, как живая приманка. Теперь же «приманка» со всей откровенностью заявила о себе как о человеке опасном. В сердце сэра Эдварда закрался безотчетный страх. Все-таки кто здесь хозяин? Кто кем распоряжается? Он Грэшемом или Грэшем им?

— Вы слушаете меня, сэр Эдвард?

Тон сэра Генри был в высшей мере учтив. С Коком же случилось то, чего всю жизнь он учил себя ни в коем случае не допускать, — мысли его унеслись в сторону от разговора. Мысленно разразившись проклятиями, сэр Эдвард заставил себя сосредоточиться.

— Нам с вами нужно понять одну вещь.

— Не могли бы вы уточнить, какую именно? — произнес, вернее, прошипел Кок.

— Я ни на единое мгновение не поверил, что мне рассказали всю правду. Но поскольку я полагаю, что сэр Роберт, перед тем как отойти в мир иной, наверняка поведал ее вам, то надеюсь, вы мне ее сообщите.

— Вы так полагаете? — огрызнулся Кок.

— Полагаю, мне рассказали часть правды, но далеко не всю. Я верю в существование писем, я готов поверить, что они, а также некие рукописи театральных пьес были украдены. Думаю, эта пропажа способна ввергнуть в неприятности некую высокопоставленную особу. А еще полагаю, что мне недоговаривают что-то важное. При этом от меня ждут, что я должен вычислить и найти вора, поскольку вы сами или не желаете, или не можете взяться за расследование.

Слова Грэшема были столь близки к правде, что Кок невольно вздрогнул.

— Именно это я и хотел сказать, — произнес сэр Генри, заметив, как дернулся собеседник. — Повторяю, обычно мне удается добраться до правды. Вы с Сесилом полагали, что я как та стрела, которую можно запустить в нужном направлении. Увы, стрела оказалась ястребом, смертельным оружием, наделенным своим собственным разумом.

Кок никогда не любил ястребов. Сосредоточенность на жертве, холодный, пронзительный взгляд, нежелание отвлечься на что-то постороннее — все это вызывало в нем ощущение собственной ущербности, злило и раздражало, наполняло яростью, которую он был не в силах сдерживать.

Овербери застонал и потер лицо. Его тут же вырвало кровью. Он попытался подняться на ноги, однако вновь рухнул на четвереньки.

— Впрочем, не переживайте по этому поводу слишком сильно, — бросил Коку Грэшем, мельком взглянув на поверженного сэра Томаса. — Случается, ястребов тоже убивают. Кто знает? Вдруг на этот раз удача мне изменит?

Кок постарался не выдать своих истинных чувств, хотя в душе вознес к небесам молитву, чтобы на сей раз так оно и вышло. Пусть удача изменит этому наглецу.

— Кстати, сэр Эдвард, — произнес Грэшем и встал, намереваясь уйти, — в этой комнате стоит какой-то дурной запах. — Он едва заметно кивнул в сторону Овербери. — Такое впечатление, что у вас здесь что-то гниет. Или это просто одна из ваших гончих так одряхлела, что постоянно портит воздух.

В комнате не было никаких гончих. Кок считал, что держать собак в доме — значит разводить грязь и беспорядок.

— Такие животные опасны. Хотя они по-своему полезны, однако способны заразить хозяина своими хворями.

Сэр Генри стряхнул с рукава дорогого бархатного камзола пылинку.

— Если их сразу не приструнить, не указать им на свое место, то лучше держать подальше от себя. На безопасном расстоянии.

С этими словами Грэшем вышел. Вслед ему уставились две пары глаз, в которых читалась неприкрытая ненависть.

Наконец Овербери дополз до стола.

— Я… я… я… — заикаясь, произнес он.

— Не могли бы вы хотя бы раз помолчать? — прошипел сэр Эдвард. Как ни странно, сэр Томас Овербери умолк. — Грэшем опасен. Еще как опасен. Вы сами видели, до какой степени. Одному Богу известно, зачем вы настраиваете против себя всех и каждого.

Овербери икнул и повесил голову.

— Зачем нам сдался этот Грэшем? — промямлил он, шлепая разбитыми губами. — Если он так… опасен, как вы говорите, зачем пригревать на груди змею?

«Сэр Томас, вы когда-нибудь слушаете кого-то, кроме себя? — подумал Кок. — Хотя бы раз в жизни прислушались к тому, что говорят другие люди?»

— Сэр Генри нужен нам потому, — терпеливо произнес он, словно разговаривал с малым ребенком, — что кембриджский книготорговец — не кто иной, как Кристофер Марло. Кит Марло. Больной. Сифилитик, который восстал из гроба, одержимый манией мщения по отношению к тем, кто предпочел бы видеть его мертвым, и тем, кто отправил его в изгнание.

Сэра Томаса Овербери вырвало прямо на стол. Желто-зеленая рвота забрызгала сваленные кучей документы. Ему мгновенно стало легче. Он выпрямился, готовый, несмотря на разбитый рот, говорить дальше. Однако Кок его опередил, хотя в нос ему бил едкий запах блевотины:

— Марло горит отмщением. Он задумал уничтожить короля, монархию, вас, меня. Кит вернулся в страну, имея при себе привет из прошлого, и привет очень, очень опасный. Он украл эти чертовы письма — у вас, сэр Томас! — и теперь, фигурально выражаясь, в его пушке стало больше пороху. А еще у него есть рукописи. Марло хочет увидеть свою треклятую пьесу…

— «Падение Люцифера», — прохрипел сэр Томас. По какой-то неведомой ему самому причине он запомнил название.

— Именно, — подтвердил сэр Эдвард, глядя на другого поверженного и окровавленного Люцифера. — Марло надеется увидеть ее на театральных подмостках, будучи убежденным в том, что она подтолкнет чернь к мятежу…

— Чушь! — фыркнул сэр Томас и потрогал губы. — Пьеса не способна поднять народ на бунт!

— Вот как? — язвительно улыбнулся Кок. — А когда мой славный, но теперь мертвый лорд Эссекс поднял мятеж, разве не черпал он силы в «Ричарде Втором»? Иначе зачем, по-вашему, он потребовал, чтобы в театре поставили пьесу этого выскочки Шекспира? И пусть мятеж провалился, но уловка сработала — пьеса не на шутку взбудоражила народ.

— Боже праведный! — воскликнул Овербери. — Как мне лихо! Душа болит.

— Мне кажется, сэр Томас, — произнес Кок, — у вас болит везде, где только может болеть. А Грэшем нужен нам, потому что мы не можем найти Марло. Сесил полагал, что если мы натравим сэра Генри на Кита, то Марло сам набросится на него, как похотливый старикашка на пышнотелую шлюху.

Овербери вновь поднял голову.

— И он убьет его? — В его голосе слышалось едва ли не вожделение.

— Не исключено, — ответил Кок и скривился, глядя на то, как сэр Томас чертит по столу узоры желтой жижей собственной рвоты. — Но скорее, он просто выманит Марло из его логова и сам падет от его руки. Что станет удачей для нас. Правительство останется непричастным к этому случаю.

— То есть мы уповаем на то, что Марло набросится на Грэшема, как беззубый старикашка на вторую, молодую, жену?

Кок недавно женился вторично, на молоденькой девушке, которая оказалась настоящей вертихвосткой. Неожиданно Коку стало понятно, почему так много людей не прочь убить сэра Томаса Овербери. Нет, лучше пропустить его слова мимо ушей, решил про себя сэр Эдвард. Заносчивый выскочка Грэшем показал, как это делается. Не обращай внимания — и все.