Двое слуг убрали лодку в лодочный домик. Проплывая мимо Грэшема, они озабоченно качали головами, в которых наверняка роились тысячи вопросов. Впрочем, никто и никогда не осмелился бы их озвучить. На пристани все еще оставался народ. Все с благоговейным ужасом взирали на сэра Генри и Маниона. Грэшем хотел уже отослать их прочь, чтобы войти в дом вместе с Манионом, как то не раз бывало с ним после битв, драк и разного рода стычек, однако неожиданно увидел то, чего ни он сам, ни Джейн сразу не заметили.

Няня привела на пристань детей, Уолтера и Анну, чтобы те тоже встретили родителей. Они скромно стояли за спинами других, и даже Джейн, обычно чуткая к подобного рода вещам, ничего не заметила, когда женщины повели ее в дом. Боже, что могли подумать дети, увидев забрызганных кровью родителей? Хочется верить, что сын и дочь пока еще слишком малы, чтобы осознать: все в этом мире, в том числе их мать и отец — увы! — смертны! Ну почему сейчас здесь нет их матери — она бы наверняка успокоила детей, разогнала бы их страхи. Женщины — мастерицы на такие вещи. Что до мужчин, то те умеют лишь махать кулаками.

Его сын и крошка-дочь стояли возле няни, держа ее за руки. Оба широко открытыми глазами смотрели на Грэшема.

— Итак, — произнес сэр Генри, встретившись с ними взглядом. Другие слуги отступили, давая ему возможность поговорить с детьми. — Дело в том, что какие-то нехорошие люди… — Он скорее ощутил кожей, нежели увидел, как Манион весь напрягся, сдерживая приступ смеха. — Так вот, какие-то нехорошие люди… почему-то решили проявить неучтивость по отношению ко мне и вашей маме.

Похоже, Манион вот-вот лопнет со смеху, или это ему только кажется?

— Но затем нашлись хорошие люди…

Нет, если он сейчас не остановится, то Манион умрет от смеха.

— Ладно, к черту! — подвел итог сэр Генри, обращаясь к детям. — Какие-то мерзавцы пытались отправить меня и вашу маму на тот свет. Но мы проучили этих подонков. Победа за нами.

Слуги тотчас разразились одобрительными возгласами.

— Меня слегка ранило, но ничего страшного.

Дети смотрели на Грэшема восторженным взглядом, словно тот являл собой восьмое чудо света.

— Сказать по правде, я ужасно устал и не отказался бы, если бы вы проводили меня в дом и помогли добраться до теплой постели.

Дети тотчас кинулись к нему.

— Хорошо, папа, — произнес Уолтер. — Мы знали, что тебе захочется выругаться.

— Тебе и вправду не больно? — тоненьким голоском спросила Анна.

— Конечно, малышка, — произнес Грэшем и, подняв на руки, прижал к ее себе. — Ничего страшного, — указал он на грудь. — Подумаешь, царапина. С тобой такое тоже не раз случалось, когда ты падала и сбивала коленки. Подозреваю, тебе было даже похуже, чем мне.

Стараясь не скривиться от боли, сэр Генри поставил дочь на землю.

Уолтер что есть сил толкал руку отца вверх, и Грэшем едва не потерял равновесие. Анне было довольно того, что она легонько держала Грэшема за руку и старалась идти с ним в ногу, лишь бы только ему не было больно. Она не стала убирать руку из огромной ладони Маниона, шагавшего по другую сторону. Надо сказать, что силач и забияка держал ее крошечную детскую ручонку в своей лапище с удивительной для него нежностью.

— Боже праведный! — воскликнул Грэшем, когда они вместе едва не свалились с ног от усталости за первой же дверью, к которой их подвели дети. — Хочется одного — поскорее на боковую!

— Ну уж нет! — твердо возразил Манион. — По крайней мере, не раньше, чем мы приведем себя в порядок, а вам перевяжут рану.

В конце концов, не затем ли существуют слуги, чтобы холить и лелеять своих хозяев?

Дом на Стрэнде

Лондон

Джейн охватила нервная дрожь. Такое случалось с ней каждый раз, когда не нужно было справляться с неприятностями самой и, как говорится, сохранять хорошую мину при плохой игре.

Джейн попыталась отвлечься с помощью вышивания. Боже, как она ненавидела это занятие! Однако странное чувство, похожее на чувство долга, побудило ее взять в руки пяльцы и заставить себя поверить, что рукоделие — самое достойное дело для замужней дамы. Джейн принялась энергично протыкать иголкой тонкую канву; ее движения со стороны напоминали работу безумного лекаря, штопающего открытую рану. Иголка то и дело норовила попасть не туда, куда нужно, и леди Джейн негромко поругивала своевольную иглу. В это утро и без того обычно скромные результаты ее трудов грозили оказаться из рук вон скверными.

Грэшем молча наблюдал за супругой. Как это все-таки странно: имея примерно те же, а чаще меньшие размеры по сравнению с телом мужчины, женское тело способно на гораздо большее. Стройное тело жены, которое лишь на дюйм короче его собственного, снабженное для жизни почти теми же самыми органами, коими обладает и он, смогло дать жизнь двум юным существам, стать им на девять месяцев надежным хранилищем и пристанищем, подарить жизнь, а затем и вскормить. Если столь значительная часть женского организма отдана для деторождения, рассуждал про себя Грэшем, что же тогда можно сказать о разуме женщины? Остается ли ребенок в ее сознании тем же, чем являлся в ее теле во время беременности? Будет ли ее любовь к нему продолжаться и дальше — или же потихоньку увянет, сойдет на нет, поскольку ее место займет любовь к детям? Мужчины — страшные себялюбцы, подумал сэр Генри. Да, они любят себя так сильно, что подчас не замечают того мгновения, когда в других любовь уже умерла.

Джейн заговорила. Впрочем, он знал, что молча ей долго не усидеть.

— Это было… ужасно, — произнесла она, слегка запнувшись. Лицо ее побелело, пальцы левой руки слегка подрагивали — что также не ускользнуло от внимания Грэшема и не пошло на пользу вышиванию. — Поехать в театр, чтобы стать жертвами банды головорезов!.. Неужели мы нигде не можем чувствовать себя в безопасности?

От Джейн исходил чистый, приятный, чуть сладковатый аромат. Как прекрасна она была в эти минуты, одетая в простое домашнее платье! Черные волосы, собранные на затылке в мягкий узел, оставляли обнаженной ее точеную шею.

Джейн, Манион и Грэшем сидели за столом. Слуги уже убрали остатки завтрака, и хозяин дома чувствовал на себе выжидающие взгляды жены и Маниона. Все утро он держался отстраненно — не враждебно, скорее, замкнуто. Подобное состояние его духа было хорошо знакомо и жене, и верному слуге. Мысли Грэшема блуждали где-то далеко, разум изучал то, что понятно, и то, что еще таится в тумане неизвестности, словно пытаясь создать некую географическую карту, позволяющую установить истинное местонахождение фактов — как в настоящем, так и в будущем.

Сэр Генри встал со стула и принялся расхаживать по комнате.

— В безопасности? Боюсь, смысл слова мне не совсем ясен. О какой безопасности может идти речь, когда чума или лихорадка способны в мгновение ока лишить нас жизни? По крайней мере, в театре был враг, который никуда не прятался, враг, с которым можно было вступить в поединок.

— Враг, с которым можно было вступить в поединок!.. — эхом отозвалась Джейн. — Этот враг ворвался в твою жизнь! Остается лишь спасаться бегством, а не ввязываться с ним в бой. Мне же не остается ничего другого, как принять на себя всю ненависть твоих врагов!

Найти ответа на слова жены Грэшем не сумел. Джейн, безусловно, права. Он на мгновение остановился и пристально посмотрел на нее.

— Прости, — проговорил сэр Генри. — Я виноват перед тобой.

— И ты прости меня, — ответила Джейн, глядя мужу в глаза. — Прости за то, что случилось. Прости, что обвиняю тебя в черных поступках других людей. И еще — я ведь так и не отблагодарила тебя за то, что ты спас мне жизнь.

При этих словах на лице Грэшема отразились самые разные чувства, однако от Джейн они не ускользнули, и она все поняла правильно.