«Пожалуй, этот актеришка не так уж далек от истины», — подумал Грэшем. Рейли, один из немногих настоящих героев, был в высшей степени противоречивой фигурой.

— И как же вас вознаградили за сэра Уолтера и за столь блестяще сыгранную вами роль автора чужих произведений? Уж не тем ли, что ваша труппа удостоилась звания «королевской»? — поинтересовался Грэшем.

— Уолтер здесь ни при чем. А вот со вторым я, пожалуй, соглашусь. Моего хозяина Сесила чрезвычайно позабавила возможность иметь своего шпиона в театральной труппе.

Что ж, ничего удивительного, подумал сэр Генри. В большинстве своем актеры презирают церковь, представляя собой благодатную почву для разного рода козней, мятежей и неповиновения. Сесилу было важно иметь в самой гуще театра человека, который выполнял бы его шпионские поручения. Он наверняка остался доволен, тем более что никто ни о чем не догадывался.

— И если ему суждено было заиметь шпиона в театральной труппе, то труппа эта должна быть самой лучшей во всей Англии. Так мы из труппы лорда Чемберлена стали труппой его величества короля. Лишь Хемминг, Кондел и Бербедж знали об истинных причинах нашего возвышения. Я сам им рассказал.

— Выходит, пьесы Уильяма Шекспира не принадлежат перу Уильяма Шекспира? — после долгой паузы вновь заговорила Джейн, и в ее голосе проскользнула нотка сожаления. — Эти пьесы, такие чарующие, столь прекрасные, на самом деле творения трусливых аристократов, которым страшно во всеуслышание заявить о своем интересе к миру искусства и литературы, вот они и пытаются скрыться под чужой личиной… Что ж, спасибо вам, мастер Уильям Шекспир. Раньше я считала, что в мире театра процветают волшебство таланта, истинное искусство, красота. Теперь же я вынуждена убедиться в том, что он ничем не отличается от грубой действительности и лишь слегка приукрашен румянами и яркими одеждами. Спасибо вам за то, что просветили меня. Теперь я знаю, что это никакое не искусство. В нем нет ни очарования, ни волшебства. Театр — это исключительно личные амбиции актеров. Как же глубоко я заблуждалась!

С этими словами Джейн встала и вышла из комнаты в гостиную.

В глазах Шекспира сверкнули слезы. Одна слезинка упала с ресниц и скатилась по щеке. «Что же это? — спросил сам себя Грэшем. — Неужели вновь актерская игра?» Так или иначе, но еще один безжалостный вопрос ему предстоит задать.

— Сколько пьес, скрываясь за вашим именем, написали сэр Фрэнсис Бэкон и епископ Ланселот Эндрюс?

Правильный вопрос, похвалил себя Грэшем. Эндрюс имел в виду не любовные письма, когда призывал уничтожить бумаги. Он имел в виду пьесы! Бэкон слишком умен и осмотрителен, чтобы открыто выражать в письме свои чувства к любовнику. Что касается Эндрюса, то, по мнению сэра Генри, он скорее сожжет в пламени свечи на алтаре свое мужское достоинство, нежели поддастся искушению плоти. Однако и тот, и другой вполне могли быть обуреваемы жаждой творчества. Оба наделены острым умом и глубокими познаниями, а также желанием попробовать свои силы в новом виде искусства — вопреки тому, что общественное положение не позволяет им открыто заниматься столь презренным ремеслом.

Грэшему еще ни разу не доводилось видеть, как человек словно сжимается в размерах. Шекспир увял прямо на глазах.

— И много вам об этом известно?

Сэру Генри ничто не мешало нанести последний удар, однако он решил проявить милосердие. Была ли причиной тому симпатия к Эндрюсу? Ведь что ни говори, а старый епископ сумел затронуть его душу. Или же сэра Генри растрогали слова жены о том, что она утратила веру в магию театра? А может, просто сказалась усталость от мира, скроенного из обмана, недомолвок и фальши?

— Гораздо меньше, чем вы можете себе представить, — не стал кривить душой Грэшем. — И все же я готов спорить, что Бэкон и Эндрюс также занимались сочинением пьес, авторство которых приписывается вам, мастер Шекспир. Бэкон спал и видел себя генеральным прокурором. Заветная мечта Эндрюса — кафедра архиепископа Кентерберийского. Разоблачение их порочной склонности к сочинительству неизбежно разрушит эти мечты. Тем не менее, обоих можно назвать блистательными авторами. Будь им дана возможность раскрыть свои таланты, оба громко заявили бы о себе на поприще драматургии. Мне же они почему-то представляются жертвенными агнцами, приготовленными на заклание…

— Я… — Грэшему показалось, что Шекспир слегка переменился в лице. Затаив дыхание, он ждал, что его собеседник вот-вот скажет правду.

Увы, с улицы неожиданно донеслись громкий цокот копыт и чьи-то уверенные голоса. В следующее мгновение в комнату вернулась Джейн. Следом за ней ввалились королевские солдаты. Оказать им сопротивление слуги Грэшема не рискнули. Возглавлял непрошеных гостей сэр Уильям Уэйд, хмурый смотритель Тауэра.

Сэр Генри, выполняя волю его величества короля, я должен доставить вас к нему!

— В Уайтхолл? — осторожно осведомился Грэшем.

— Нет, — честно ответил Уэйд. — В Тауэр.

Выходя из комнаты, сэр Генри ожидал увидеть на лице Шекспира выражение торжества, однако узрел лишь глубокую печаль. Похоже, что и сэр Генри, и Уильям Шекспир заглянули в одну и ту же бездну и скорое будущее показалось обоим отнюдь не радостным.

Сентябрь 1612 года

Проклятие! Только не это!

— Скажите, а на мою супругу также распространяется высокая честь лицезреть его королевское величество? — поинтересовался Грэшем.

— Мне велено передать вам, что она должна сопровождать вас, однако и она… в общем, она тоже приглашена.

Сэр Генри отдал жене должное — Джейн почти не изменилась в лице. Не побледнела, не потупила глаз. Наверное, лишь только он один заметил, как, услышав эти слова, Джейн напряглась всем телом.

— Миледи, мы имеем честь быть приглашенными на аудиенцию к самому королю. Что ж… нам следует поторопиться.

Они вышли из дома и сели в экипаж, который Уэйд предусмотрительно захватил на всякий случай. Проводить их собралась небольшая толпа зевак. Люди недоумевали, с какой стати двух каменотесов и домохозяйку вызвали к самому королю.

Нет, конечно, Тауэр — королевская резиденция, хотя в ней уже давно не живет ни одна венценосная особа. Это затхлое, холодное, неприветливое сооружение, служившее главным образом королевской тюрьмой. Репутация у него была самая что ни на есть жуткая. Возведенный как символ монаршей власти, Тауэр стал свидетелем казни не одного десятка мужчин и женщин, чью жизнь оборвал топор палача. Еще больше людей здесь надрывно кричали и корчились от боли под пытками. Получить приглашение в Тауэр — очень важный сигнал. Сигнал, свидетельствующий о том, что вы впали в немилость.

Одному Богу известно, как Манион умудрился сесть в карету вместе с хозяином и его супругой.

— Он пытается запугать нас, — произнес Грэшем, обращаясь к жене.

— Что ж, он своего добился, — ответила Джейн. Ее била дрожь. — К тому же, — добавила она с грустной улыбкой, — я даже не успела захватить платья.

— Главное — сохранять спокойствие. Я постараюсь что-нибудь придумать.

В такие моменты страх не самый лучший советчик. Прежде всего, он мешает собраться с мыслями. Непозволительно терять время на ненужные разговоры и слезы. Главное — сосредоточенность и ясность ума. Стань таким же твердым, как камень, из которого сложены угрюмые стены Тауэра, таким же скользким, как угри в реке. Ведь от того, как он себя поведет, зависит его дальнейшая судьба… Да что там! Судьба Джейн, судьба их детей, судьба Маниона.

Тауэр маячил над Темзой серой громадой. Сначала — подъемный мост, переброшенный через заросший тиной ров, в котором плавали куски чего-то такого, что лучше не рассматривать вблизи. Колеса простучали по деревянному настилу; снаружи кто-то прокричал распоряжение. Резкий поворот влево, и карета проехала в ворота Львиной башни, вновь преодолела ров и еще один подъемный мост. Перед ними вырос массивный силуэт Средней башни. Новые приказы, звон цепей, и карета, покачнувшись, опять устремилась вперед. Еще один подъемный мост, за ним — высокая и круглая Боковая башня, дальше ржавая подъемная решетка, за которой тюрьма. В самой темнице — три огромные башни и ворота, закрывающие путь к свободе. Слава Богу, их не остановили в самом начале, не велели пересесть в лодку, чтобы попасть внутрь через Ворота изменников. Всякий раз, когда Грэшему доводилось бывать в Тауэре, его серая громада неизменно вселяла в него мрачные мысли — даже тогда, когда он каждую неделю навещал здесь Рейли. На сей раз рядом с ним жена. «Прекрати, — приказал он себе. — Не отвлекайся! Не падай духом!»