24. Судебная психиатрия / Под ред. А.С. Дмитриева, Т.В. Клименко.—М., 1998.

25. Судебная психиатрия / Под ред. проф. Б.В. Шостаковича. — М., 1997. —385 с.

26. Шумаков В.М., Жуковский Г.С. К вопросу о прогнозировании риска общественно опасных действий больных шизофренией // Казанский мед. журнал. — 1973. — № 6. — С. 48–49.

27. Шумский Н.Г. Диагностические ошибки в судебно-психиатрической клинике. — СПб., 1997. — 372 с.

28. A biographical dictionary on the political abuse of psychiatry in the USSR. — Amsterdam, 1990. — 180 p.

29. Schizophrenia Bulletin. National Institute of Mental Health. Supp. to Vol. 15, # 4, 1989. — 220 p.

В психологии существует понятие «манипулятивные техники общения». Эти приемы коммуникативного поведения сродни инструментальным формам активности человека, в которых партнер по взаимодействию (как и любой другой человек вообще) выступает обычным средством достижения желаемого результата, поставленной цели. Иначе говоря, другого человека могут просто использовать — как, например, используют молоток, чтобы забить гвоздь, или забивают, как гвоздь, который причиняет неудобства и, понятно, может быть опасным, создавая лишние проблемы, постоянно «остро» напоминая о себе, указывая на что- то нелицеприятное.

Через инструментальную активность манипулятивные техники в действиях человека тесно связаны с так называемой инструментальной агрессией. С ее помощью любая проблемная ситуация разрешается рассудочно, как абстрактно-логическая задача, без учета того, что «условием» этой задачи могут являться или являются живые люди. При этом косвенное или прямое ущемление интересов и прав другого человека обосновывается целесообразностью применения подавляющих (насильственных) санкций (вплоть до убийства) исходя из особенностей ситуации, которая якобы уполномочивает принимать такие решения.

Сопротивление или попытка сопротивления навязываемым манипулятивным техникам, царственно дарующим человеку статус марионетки, отличает каждого диссидента, в том числе и многих из тех, кому выпала участь испытать злоупотребления психиатрическим диагнозом в политических целях. Рискну напомнить известную фразу: «нет человека — нет проблемы». И добавить, что с помощью циничной политической манипуляции психиатрическим диагнозом от человека избавлялись психическим ингалированием, т. е. психологическим убийством, гражданской смертью.

Не секрет, что к психиатрическому диагнозу давно прибегали и все еще прибегают как… к средству спасения. И от законных санкций, и от беззакония. При этом в очень мирных и гуманных целях и по многим причинам.

Об этом не боятся писать психиатры, сумевшие отказаться от защитной позиции нивелирования, отрицания и замалчивания наболевших проблем психиатрического диагноза, связанных с его функцией социальных санкций. К сожалению, и сами они не избежали запрета на свою точку зрения — санкции, неконструктивной для устранения названных ими социально-психиатрических проблем.

Получается, что время диссидентских рукописей, которые пишутся «в стол», не везде и не для всех прошло окончательно. Однако авторы цитируемой ниже работы относятся к этому обстоятельству с достойным уважения терпением. Они, проявляя целесообразную осмотрительность, состоящую в желании скрыть свои имена, дабы избежать обещанных санкций профессионального подавления со стороны их начальственных коллег (А как же иначе?! Отступники ведь (диссиденты!), сор из избы метут и т. д.), предоставили возможность привести выдержки из своей книги.

«…один только факт обращения в психиатрическое учреждение или поставленный когда-либо диагноз (а диагноз не отражает и не может отразить всех особенностей состояния больного) мог исключить возможность заниматься некоторыми видами профессиональной деятельности, водить автомобиль, лечиться в санатории, купить охотничье ружье, поехать в заграничную командировку или туристическую поездку и т. д…». Однако такие «…социальные ограничения… становились бессмысленными по отношению…» к пациентам с пограничными, непсихотическими состояниями, «…что было ясно и им самим, и врачам… Инструктивные материалы этого не учитывали… Ряд социальных санкций (а их становилось все больше) по-прежнему касался всех лиц, состоящих на психиатрическом учете, или всех тех, кому поставлен определенный диагноз… Выйти из положения было трудно; к чести психиатров, это все-таки иногда делалось».

«Если, например, оказывалось, что пациент ограничен в своих правах в связи с определенным диагнозом, а врач видел, что его состояние не требует такого ограничения, можно было обойти инструкцию единственным способом: пересмотреть диагноз. При этом могло случиться, что врач вообще-то с диагнозом был согласен, а могло быть и так, что он действительно считал его неверным. В первом случае возникала следующая проблема. С одной стороны, для того, чтобы помочь больному, психиатр должен „симулировать“ профессиональную ошибку — поставить заведомо неверный диагноз. Для врача, обладающего высоким нравственным уровнем, это просто невозможно. С другой стороны, в первую очередь именно такие врачи ощущали, что нельзя ограничивать пациента в его правах по чисто формальному признаку, и с этой точки зрения неверный диагноз поставить необходимо. Этот нравственный конфликт разрешился путем формирования своеобразной этической нормы: можно записать в историю болезни заведомо неверный диагноз, если назвать его в кругу коллег „социальным“, „реабилитационным“ или как-нибудь еще в этом роде. Истинный диагноз стали называть „научным“, „академическим“ и т. п.; он был известен в учреждении, где наблюдали больного, лечение проводилось в соответствии с ним, но в историю болезни его не записывали. Такая практика получила довольно широкое распространение и обозначалась множеством жаргонных словечек („двойная бухгалтерия“, „один пишем, два в уме“ и т. п.)».

Ну что ж, остается констатировать хорошо известное: атомная энергия используется и в мирных, и в разрушительных целях. А манипуляция психиатрическим диагнозом — и во благо, и во вред…

Вообще, если человеком манипулируют, психологическая сторона его жизни, мягко говоря, очень проблемна. Если человека при этом стремятся политически подчинить, подавить или уничтожить, используя психиатрический диагноз, его жизнь превращается в испытание унижением, в духовную пытку. Психологические краски исчезают, вокруг сгущается мрак безысходного отчаяния…

Мир воспоминаний этих людей заставляет ощутить действие какой-то бесстрастной, неумолимо и безжалостно уничтожающей силы. Я помню, что это ощущение и удивило, и насторожило меня. Оно даже вызвало сомнения в пользу эмоциональных нарушений, которые могли соответствовать проявлениям вялотекущей шизофрении. В то время это был «главный» психиатрический диагноз. Он был облечен важной политической миссией «охраны государственной безопасности».

Рассказывая о периоде политико-психиатрических репрессий в своей жизни, люди перечисляли какие-то формальные детали (где было окно, где стояла кровать, как открывалась дверь), называли запомнившееся имена следователей, врачей, сопалатников, санитаров. О своих чувствах и переживаниях того времени они ничего не говорили, — по крайней мере, спонтанно и самопроизвольно. Это казалось неестественным. Ведь если много пережил, бесстрастность рассказа трудно сохранить — даже очень волевому и скрытному человеку. Тем более трудно не заметить прорывающиеся чувства, если внимание к такого рода нюансам давно стало профессиональной привычкой.

Вопрос о возможной болезни и возможных болезненных изменениях вследствие лечения в так называемых исправительных целях оставался до некоторого времени открытым. Ответ на него нашелся после того, как в процессе бесед, которые имели определенную психодиагностическую ориентацию, прояснилось множество важных психологических обстоятельств и деталей.