В 1991 г. следствие по его делу было приостановлено по сроку давности и в связи с его «заболеванием». Эта формулировка казалась обидной, т. к. считал, что по всем обстоятельствам справедливой была бы другая: о прекращении дела по недоказанности вины, хотя он действительно «тогда впервые вышел из-под контроля». В 1991 г. инвалидность по психическому заболеванию была снята. Теперь формулировка его устраивала: психически здоров. В настоящее время работает. С иронией отмечает, что ведет себя правильно: «Если в классе нарушают дисциплину, я замолкаю, спокойно реагирую на это. Они, ученики, тоже затихают. Продолжаю урок».
Минор настроения из-за всплывающих обид, предвестники эмоциональных бурь (склонность к нетерпению, раздражению и даже резкости), мажор неунывающего духа, задор озорного веселья, минутная увлеченность легкой игрой авантюризма и риска в собственных словах, способность без труда поддерживать эмоциональную атмосферу общения, сама общительность — от стремления просто поболтать до желания поделиться своими соображениями по различным вопросам и определенная прямолинейность некоторых из этих соображений; активность и сосредоточенность внимания, способность улавливать противоречия, непосредственная категоричность высказываний и сопряженных с ними эмоционально-оценочных отношений, хорошая память, — это далеко не весь перечень индивидуально-психологических особенностей, естественно и спонтанно проявившихся во время нашей встречи с Учителем.
Спонтанные эмоционально-поведенческие проявления не сдерживались сознательными защитными установками, но и не отличались некритичной обнаженностью мыслей и переживаний, содержание которых было психологически естественным и понятным. Учитель откровенно рассказывал о том, что в последнее время появилось чувство усталости от жизни («наверно, старею»), снизилась работоспособность («раньше мог работать по ночам, теперь устаю»), изменился характер («не могу терпеть, когда упрекают»). Из-за этой, упомянутой вскользь, особенности не удалась попытка создать семейные отношения (упрек или замечание задевали эмоциональные раны самооценки, что по- прежнему было для Учителя психологически болезненным). Осталось общение с друзьями, которых немного, и только искренняя уверенность в своей правоте, по его словам, дает силы жить. Серьезность и самоирония в самооценке нейтрализовали лояльное отношение Учителя к своей участившейся вспыльчивости, тем более, что его объяснения не выглядели самооправданием: «Реагировать лучше. В себе все держать хуже».
Душевная боль нередко выражается в конфликтном поведении, ее трудно вынести. Это мифические герои могут обладать недюжинной силой. А если ты обычный человек?…
Необходимо иметь много сил, чтобы восстановить живую связь с реальной жизнью. Очень часто львиная доля их расходуется на поиск выхода из замкнутого круга бюрократических бумажек, которые оказываются препятствием не менее труднопреодолимым, чем бронированные двери тюрьмы или спецпсихбольницы. Очутившись в кольце хоровода формальных отписок, которые будто бы сговорились между собой, человек, как правило, сперва терпеливо и с надеждой дожидается, когда наступит прихотливый перерыв в этом вечном движении. Потом, хотя и гораздо реже, пытается справиться с ним — чтобы голова не пошла кругом. Приходится учиться доказывать очевидное, опровергать вымышленное, дополнять упущенное, устранять противоречия, искать затерявшееся, выделять главное, учитывать второстепенное и т. д. и т. п. В итоге под влиянием обстоятельств человек постепенно приобретает специализацию контролера и ревизора. Иногда, незаметно для себя самого, он становится, можно сказать, своеобразной частной инстанцией по надзору (с тяжелым, въедливо-уличающим и вредным характером), которой трудно угодить.
Речь идет не о тех людях, которые легко присваивают мелкому недостатку ранг смертного греха, и не о тех, для чьего характера хождение по мукам (или продолжение их в виде хождения по инстанциям) является счастливой встречей с родной средой обитания. Речь идет о ситуационных акцентуациях характера и о ситуационной актуализации акцентуаций характера в обстоятельствах, провоцирующих возобновление неизжитых психологически травмирующих переживаний, происхождение которых связано с оскорбительной для достоинства человека формой непринятия его субъективно-значимых ценностей. В таких случаях уместно говорить о психологической травматизации вследствие навязанной человеку необходимости использовать заведомо стрессогенные для него способы восстановления утраченных живых связей с реальностью. По этой причине может случиться, что даже свершившееся чудо получения нужной бумаги с решающей подписью и солидной печатью еще нескоро возвратит человеку прежнее ощущение этих живых связей с жизнью.
Любые связи, как известно, надо поддерживать. Связи с живой жизнью — участием в ней. Но вот человек по независящим от него причинам достаточно длительное время участвовал совсем в другой, не в живой, а в мертвой жизни, поглощавшей жар его души, пока он доказывал свою правоту. Связям с живой жизнью в это время не хватало эмоциональной отдачи, поэтому они постепенно увядали и чахли. Радость ощущений самой жизни подменила ее жесткая проза. Она могла удовлетворить лишь безграничными возможностями совершенствования таких психологических новообразований, как уличать и доказывать, которые постепенно вытеснили другие жизненно необходимые и важные навыки.
Однако самосовершенствование в направлении «уличать — доказывать» становится не самоцелью, а суррогатным заместителем витального (жизненно значимого) чувства социальной полноценности и социального принятия. Без этого чувства человеку трудно обрести уверенность в своих силах, т. е. ощутить твердую почву под ногами и сохранять равновесие. Так, например, произошло и с Учителем: процесс «уличать — доказывать» стал заменять ему забытую радость живой связи с реальной жизнью, за насильственное разрушение которой он продолжает отыгрываться.
Дополняя психологический портрет Учителя, следует отметить и другие особенности, также немаловажные для понимания логики его поведения (или логики его инакомыслия!), т. е. подчеркнуть некоторые психологические характеристики его познавательной (когнитивной) сферы, а конкретно — особенностей мышления, тем более, что речь шла о шизофреническом процессе, который, как известно, специфически руинирует мыслительную деятельность человека.
Учителя отличала, и отличает, восприимчивость к противоречиям действительности, т. е. понятийный уровень мышления, свидетельствующий о сложном когнитивном стиле. Вместе с тем ему также присуще и непосредственное отношение к источнику (или к объекту) этих противоречий, т. е. предпонятийный уровень мышления, свидетельствующий о невысокой степени когнитивной сложности. Особенности эмоциональных основ его характера (восприимчивость, впечатлительность) способствовали тому, что именно непосредственное эмоциональное отношение служило исходной посылкой для умозаключений. Формально это соответствует логическим законам получения правильного вывода, сообразно которым он и поступал. Однако логическая посылка в виде непосредственного эмоционального отношения была слишком простой (как уже отмечалось, предпонятийной), чтобы умозаключение, а значит, и обусловленная им тактика действий, могли по своей сложности соответствовать явлениям действительности, имеющим сложноопосредствованную детерминацию. Кстати, именно такая же формально логическая правильность, которая, в свою очередь, не согласовывалась с психологической сложностью индивидуальности Учителя, определяла оценочный подход и отношение к его индивидуальному миру.
К проявлениям болезненного характера такие особенности познавательной сферы не имеют никакого отношения, т. к. человеку присуща различная когнитивная сложность в различных по содержанию областях мышления и деятельности. Например, высокая степень сложности в механике и низкая — в межличностном восприятии или оценке душевного состояния.
