Мать снова уснула, так и уснула, сидя на стуле, как засыпала теперь всегда, приоткрыв рот и всхлипывая, словно от ударов, дергая головой и всхлипывая. Бен следил глазами за червячком воды, который полз по полу от дырявой лохани. «Мам, — позвал он, стараясь не плакать. — Мам». Она застонала и судорожно за него ухватилась. «Мам», — сказал он снова, на этот раз громко.

Мать не просыпалась. Бен выскочил из кухни во двор. Белье, развешанное на веревке, с шуршанием захлопало по его лицу, но ветерок приятно холодил щеки. Палец болел невыносимо, казалось, в нем бьется маленькое сердечко; он сунул кончик пальца в рот, стараясь высосать из него боль.

Джимми палкой от старой метлы шевелил пепел сгоревшего мусора, напевая: «Пудин с подливкой, пудин с подливкой», — потом увидел брата и встал.

— Топ-топ? — спросил он. — Далеко, далеко топ-топ?

— Нет, — ответил Бен. — Мама не разрешает.

Палец дергало. Он чувствовал голодную пустоту в животе, но при одной мысли о пище ему становилось тошно.

— Поглядим машины? — приставал Джимми. — Топ-топ далеко, трамвайчик поглядим?

— Никуда мы не пойдем, играй. — Он толкнул Джимми на землю и пинком забросил палку подальше, чтобы малыш не мог ее достать.

— Топ-топ, — опять заерзал Джимми.

— Нет! — завопил Бен во всю мочь и почувствовал, что от крика ему стало легче. — Нет, нет, нет!

Рядом с кучкой пепла лежал клочок меха, похожий на кусочек кошачьего хвоста.

— Ладно, пошли, — вдруг сказал он. — Пойдем, топ-топ далеко, Джимми, очень-очень далеко.

— Топ-топ-топ, топ-топ-топ, — запел Джимми, собирая свои деревяшки. — Топ-топ далеко.

На перекрестке стояли взрослые мужчины и смеялись. За их ногами Бен увидел пса, похожего на Серого. Один мужчина держал его за ошейник, другой засовывал в кусок мяса гвозди.

— Смехота — животики надорвете, — говорил он, давясь от смеха. — Уж так они стараются добраться до мяса, чего только не выделывают.

— Серый, — позвал Бен. — Сюда, Серый, сюда.

Человек, державший собаку, обернулся.

— Это не твоя собака. Мотай отсюдова!

— А может, моя, — нерешительно ответил Бен. — Серый, сюда, сюда.

— Катись отсюдова, тебе сказано, и сопляка своего забери. Шагай домой титьку сосать.

— Нет, я хочу посмотреть.

— А ну мотай. — Мужчина дал Бену пинка. — Живо, марш!

Бен побежал. Но Джимми тянул его назад.

— Поглядим трамвайчик, — хныкал он. — Поглядим машины.

Бен долго безуспешно старался сдвинуть его с места, и наконец это ему удалось. Тут хлынули слезы, следом за ними его ожгла острая злость. Бен схватил камень и швырнул им в телеграфный столб, а потом затопал по мостовой ногами. Перепуганный Джимми тоже заревел.

— Ну, цыц, — со злобой гаркнул Бен. — Нечего тут реветь, цыц, сказано тебе. — Он толкнул братишку. — Понял? — Потом сразу: — Ну, не обижайся, Джимми, ну, пожалуйста, не плачь, Джим-Джим, мы пойдем смотреть на трамвай и на машины. Ну, не плачь, пожалуйста. — Увидев Мэйзи, которая медленно, словно во сне, шла по улице, сжимая в руке какой-то лист бумаги, он сказал: — Вот видишь, Мэйзи поведет нас гулять. — Но Мэйзи прошла мимо, вошла в дом.

Бесс заливалась громким плачем.

— Мама, — сказала Мэйзи и потрясла за плечи Анну. — Проснись, малышка плачет, ее нужно покормить.

Анна все еще спала, приоткрыв рот, все еще находилась где-то, где все очертания четки и багровы, и дышала глубоко и хрипло.

— Мама! — снова закричала Мэйзи. — Ребенок плачет, проснись же, проснись!

Тело Анны окаменело, затем дернулось. Вся дрожа, она вскочила.

— Что? — вскрикнула она каким-то чужим голосом. — Что такое?.. А… — Кухня, неоконченная стирка, смутно белеет чье-то лицо; вроде бы Мэйзи. — Она потерла рукой лоб. — Наверно, я уснула. А… что ты говорила, Мэйзи?

— Бесс плачет, мама.

— Да, плачет Бесс. — (Лицо Мэйзи плясало как на волнах. Какая мука пробиваться сквозь эту тяжесть.) — Принеси-ка мне ее сюда. — Опять она куда-то провалилась. Затем, вздрогнув: — Батюшки, так ты уже вернулась? Долго же я проспала. А мне еще обед готовить и белье развешивать. Встаю, сейчас же встаю. — Но она снова рухнула в кресло. — Уилл уже вернулся?

— Нет, мама. — С рассеянной улыбкой: — Он сказал, он хочет поиграть в мяч.

По-прежнему рябит в глазах. Невыносимое жжение, и все в тумане, и все вокруг плывет. Плач ребенка то стихает, то вновь пробивается.

— Тише, малышка, — машинально говорит она и вытаскивает грудь. Потом зовет: — Мэйзи. (Господи, каких же усилий ей стоит поймать ускользающую мысль и ее выразить.) Ты сходи в лавку, возьми полный судок лярда, а приказчику скажи, чтобы за нами записал. Ты скажи ему: пожалуйста. А сперва принеси мне малышку.

Комната плывет, качается, или это она сама плывет? Кажется, она не держит Бесс на руках и еще ее не кормила. Тянула, тянула, до самой кости дососалась, думает Анна, а пощупала пальцами — сухо. Она попыталась встать. Крутой волной взметнулась дурнота, помедлила секунду и захлестнула ее; Анна снова опустилась в кресло. «Это все, наверно, стирка. Так меня измотала, что, кажется, рукой не шевельну тысячу лет».

Внезапно Анна рывком встала и спотыкаясь подошла к столу. Тут она наконец пришла в себя. Уложила на стол малышку, сняла с нее мокрую пеленку, завернула в сухую. Листок бумаги, который Мэйзи положила на стол, прыгал у Анны перед глазами, и она не разбирала слов. Прошло порядком времени, прежде чем она сумела прочесть, что там написано.

В другое время сообщение о том, как Мэйзи плохо успевает в школе, полоснуло бы ее по сердцу как ножом, но сейчас она лишь аккуратно его сложила и сунула в карман.

— Принесешь еще один такой, я из тебя душу вытрясу, — проговорила она, обращаясь к пустой комнате. И, повернувшись к Бесс, добавила: — Известно тебе, что ученье — единственная ваша надежда в этом мире? — Она усмехнулась, вспомнив задумчивый взгляд Мэйзи, такой отрешенный, словно она витает бог знает где. «Я хочу увидеть всех наших ребятишек, Джим, счастливыми, не такими, как мы с тобой стали. Счастливыми и учеными». — Она подняла руку и погладила его по щеке.

Тут ее сильно шатнуло, и она ухватилась за край стола. «Держись, Анна, старушка, — сказала она себе, — держись». От жарищи этой в голову ударило, успокоительно пояснила она самой себе. Волна боли подхватила ее, обдала всю с головы до ног, так что она закачалась. Где же… это… кресло? Э, да она и впрямь больна. Чего доброго, еще помрет. В спине что-то трясется, в голове как молотком стучит.

— Уилл! — позвала она слабым голосом. — Мэйзи!

Тебе следовало бы знать, что, когда они нужны, их еще сроду не оказывалось на месте. И потом ты ведь сама же послала Мэйзи в лавку, язвительно напомнила она себе.

Какие ужасные рыдания, их невозможно слушать. Перестань же, Анна, попросила она, перестань, ну не надо быть ребенком. Но оказалось, это плачет Бесс. Просто Бесс. А что же все-таки с тобой случилось? Ну вот, опять головокружение и боль. Анна опустилась в кресло, глубже, еще глубже вдавилась в него, и оглушительные удары сердца заполнили все вокруг.

Немного погодя она подняла голову.

— Я, пожалуй, тут маленько посижу, — сказала она вслух. — Но не долго. А то еще, упаси бог, Джим увидит.

Лицо у Бесс очень красное и какое-то чудное. Неужели он все время стоял возле дверей, глядел и слушал?

— Уже почти пора, — она постаралась сказать это как можно громче. — Я тебе вроде не велела уходить.