Я взяла его руку со шрамом, нежно погладила изуродованную кожу, с любовью поцеловала обрубок пальца.

— Почему я до сих пор не знаю, откуда у тебя это? — спросила я осторожным полушепотом.

Он вырвал кисть, и убрал куда-то под себя. Спрятал.

— Я хочу спать, Джани, — выжато сказал он, перекладываясь с моей шеи на подушку, и обнимая меня с жадностью голодающего.

— Ты говорил, что у тебя еще дела, — напомнила я.

— Нет, не могу, — бормотнул он глухо, утыкаясь ртом в мою щеку, и моментально заснул.

Шеил Н-Дешью.

За ширмой, из-за которой появился Гренэлис, застукав меня за дерзким шпионажем, оказалась лестница, ведущая в дом, и там же — решетчатая дверь в маленькую комнатку-закуток. Если называть вещи своими именами, то маленькая комнатка с решетчатой дверью, расположенная в подземелье — это камера. В ней я стал жить.

Томиться там, скучая в одиночестве, мне не приходилось — Гренэлис почти все время проводил в лаборатории, одаривая меня своей компанией. Он фанатик. Он денно и нощно торчал в этом несчастном подвале, возясь со своими агрегатами, забывая про еду и сон. Впрочем, кто знает, как устроены кеттары. Может быть, им не нужны еда и сон.

Практически сразу он установил мне «ловушку» — страховку от попыток побега и плохого поведения в целом. Процесс установки сей хитрой штуки довольно впечатляющий. Гренэлис долго мусолил между ладонями искристо-голубой магический сгусток, а после направил эту энергию мне в грудь. Тогда я проклял все годы своего сурового елайского воспитания, которые приучили к выдержке и терпению. Боль от установки «ловушки» — это нечто немыслимое. Настолько, что единственное, чего мне хотелось, это потерять сознание. Но не получалось, спасибо активному многолетнему общению с отцом и воздушным хлыстом.

Гренэлис подробно объяснил, что собой представляет эта штука, и какое оказывает действие. Он вообще много рассказывал, наш гениальный ученый. Очень гордился своей работой и хотел похвастаться. Мне следовало захлебываться восхищением, но этого, отчего-то, не происходило.

Я поверил, конечно, в рассказ о «ловушке», и принял к сведению совет не испытывать ее, но все-таки испытал. Просто из любопытства разбил один из его аппаратов. Интереснее было бы попробовать сбежать, но для этого я не имел разбега. Решетку на оконце Гренэлис починил, и без магии мне никак не повредить ее снова, а дверь наверх запиралась на тяжелый засов со стороны верха. Я разбил аппарат, и в следующий миг уже лежал на полу без единой возможности пошевелиться. Моя «ловушка» устроила мне паралич всего тела, оставив подвижными только глаза. Эффект прошел лишь тогда, когда кеттар спустился в подвал, и снял его. Возможно, от уничтожения имущества это не самая эффективная страховка, а от побега — именно то, что надо. Если вырубишь своего стража, будешь лежать, пока он не очнется; если убъешь — будешь лежать до скончания веков. Кстати, легко ли убить кеттара? Так же, как любого другого человека, или не все так просто?

Настроение Гренэлиса было одновременно радостным и злым, воодушевленным и раздосадованным, и я знал, почему. Потому что у него одновременно и новые интересные затеи, и отсутствие энергии на их осуществление. По нескольку раз на дню он поминал Риеля недобрым словом, грозился вызвать его, и взять ресурсы самолично. Что до меня, так я канцлера не торопил и не приглашал. Установка «ловушки» впечатлила меня, и я подумал, что у дельнейших кеттарских действий тоже есть шансы меня впечатлить.

В основном, я занимался тем, что преобразовывал человеческие останки в магическую энергию, и слушал рассказы титана наук о его работе. И о том, какая Эра Благоденствия наступит, когда ему удастся осуществить свои мечты и планы.

По смене дня и ночи в окошке под потолком я насчитал пятеро суток. Альтея собиралась в башню в ближайшее время, но не демонстрировала расторопности. Впрочем, Гренэлис все равно не позволил бы ей меня обнаружить.

Я спросил у него, не желает ли он использовать меня в качестве донора. Заряжаясь энергией на улице, я мог бы отдавать ему ее. Он сказал, что мои силенки для него ничтожны, и что брать в доноры офицера — все равно, что вспахивать целое поле ради пары грядок моркови. Прозвучало это довольно обидно. Вот так живешь себе нормально, и не знаешь, что твои силенки ничтожны. Надо будет рассказать Ксавьере — ее это знатно позлит.

Мой оптимизм в эти дни достиг невиданных размахов, позволив мне сохранить надежду когда-нибудь повидаться с Ксавьерой.

Риель Сиенте.

Милая она, Альтея Хэмвей — мягкая, как зефирное пирожное. И улыбка ее нежная, вечно смущенная, и ямочка на щеке, и платья изящные, одно другого кукольнее, и походка мелкими шажочками — все это мило. Она очень женственна, в отличие от большинства ниратанок, у которых женственность не в почете. Она экзотична для наших краев.

Общаясь с ней, я почему-то чувствовал себя пожившим, бывалым, тертым, хотя я лишь немногим старше нее. Мне показалось, что она довольно искренна. Ее реакции живые и непосредственные, мысли — наружу. Для придворной дамы это удивительная редкость. Впрочем, для придворной дамы это скорее отрицательная черта, нежели положительная. А для королевы — подавно. Вероятно, я перестарался с выполнением задачи, которую Гренэлис обозначил как «расположить ее к себе, заполучить ее доверие», и теперь она немного отвлеклась от наших дел. Она расслаблена, будто живет в заповеднике бабочек, и цветущее лето продлится вечно. Очень скоро я начну раздражаться этим, поскольку вокруг меня вовсе не сладостный заповедник. Мне совестно перед ней за то, что сознательно втягиваю ее в свое болото, но еще совестнее мне перед Джани. Создатель, как же мне стыдно перед Джани!

Мы по-настоящему познакомились в тот день, когда она спасла меня от койотов. Мне было девять лет, а ей тридцать. Я был чахлым ребенком со слабым здоровьем и без успехов в освоении магической науки, а она была самой дивной женщиной на свете. Меня донимали братья и сестры, более успешные в магии и коммуникации, и даже кошки были со мной странно агрессивными, а она разогнала тех койотов, забредших из степи, так, словно это были тараканы. Она проводила со мной больше времени, чем моя мать, и даже когда я, перепутав заклинания, сломал себе ноги в одиннадцати местах, именно она сидела у моей постели, пока целитель собирал осколки.

Не знаю, что нас объединило, что вырастило эту связь, но очень быстро она стала для меня самым родным человеком. Не было зрелища прекраснее, чем вид ее пыльных ботинок, когда она возвращалась из очередного путешествия; и не было прекрасней аромата, чем запах полыни, разогретой на солнце, который она приносила с собой. Она обнимала меня, едва вернувшись — пыльная, уставшая, и запах полыни от ее одежды так отпечатался в памяти, что с тех пор я улыбаюсь, стоит мне где-то ощутить его.

У нее не было своих детей. Возможно, поначалу она увидела во мне того, о ком она могла бы заботиться — о ком ей хотелось бы заботиться. Но это только поначалу. Время шло. Из чахлого, болезненного и незадачливого ребенка я превращался в юношу со смазливой внешностью, оказавшейся столь притягательной для придворных кокеток. Я не замечал их, я всегда любил лишь одну женщину.

Теперь не вспомнить, когда была преодолена та грань — когда трогательная дружба переросла в нечто совершенно иное. Это казалось таким естественным, таким правильным и само собой разумеющимся, несмотря на откровенный ужас моих родителей, насмешки братьев и сестер, брезгливое закатывание глазок тех кокеток. Мне не было дела до реакции окружающих. Все, что связано с Триджаной, было для меня безусловным счастьем, в сравнении с которым прочее ничтожно.

Мой лучший друг, моя первая женщина, моя единственная любовь.

Теперь она оскорблена моим недоверием, зла на мои секреты. Я так и не рассказал ей о ссоре с кеттаром, и о последствиях ссоры. Да, Джани, я незадачливый, как всегда. В детстве я постоянно терялся в бору за окраиной столицы, падал с балконов дворца, травился ягодами из сада, дружил с городскими мошенниками, а теперь впутался в Гренэлиса. Он сумасшедший, помешанный на своих исследованиях, и люди для него по ценности равны лабораторному инвентарю. Он безумец с неимоверным самолюбием и необъятной обидой на жизнь. Он обижен на мироздание, будто паралитик с мечтой быть знаменитым танцором. Гренэлис — иллюстрация страшного явления — столкновения чувства собственной важности с чувством собственной ущербности. Великий маг без собственной энергии — ошибка, уродец, монстр.