Дел спала у стены в собственной постели, а я лежал у стены напротив.

Жеребец упорно бил копытами по старым кирпичам и фыркал. Еще несколько минут — и он всех перебудит. А поскольку мне не очень хотелось извиняться за лошадь, которой было все равно, я решил его угомонить.

Я вздохнул, откинул одеяла и медленно поднялся. Импровизированная крыша Алрика провисла на гнилых балках, но пока сдерживала порывы ветра. Не пропускала она и свет, и мне пришлось прищуриться, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте.

Выбравшись из-под одеял, я сразу же замерз. Вот стоило мне сказать, как хорошо вернуться домой, где так тепло, как снова пришлось ехать на Север. Но я заставил себя об этом не думать — а заодно порадоваться, что лег спать одетым — и пошел к жеребцу.

Чалый Дел был привязан в одном из углов комнаты, отведенной Алриком под конюшню. Мерина тоже разбудил шум, но он стоял тихо. Жеребец, привязанный так, чтобы не достал чалого, однако не успокаивался и упорно пытался выгнать мерина из комнаты.

Шкур и одеял на крышу для конюшни не хватило, но светлее от этого не было. Небо затянули облака и сквозь влажный мрак я не смог разглядеть ни луну, ни звезды. Ветер бил мне в лицо и забирался за ворот туники. Я положил ладонь на теплый круп жеребца, потом подошел к его морде и пообещал оторвать ему гехетти если он не успокоится, одновременно пытаясь понять, что же встревожило гнедого.

Виной был не чалый. Жеребец его не любил, но относился к нему терпимо

— за время нашего путешествия гнедому пришлось смириться со спутником. И вряд ли дело было во вьючной лошади Алрика — старой спокойной кобыле. Жеребец уже доказал, что ею он не интересуется, а значит причиной было что-то совсем другое. Что-то, чего я не замечал.

Ветер пробирался в комнату через трещины в стенах, разбрасывая грязь и колючие крупинки песка. Жеребец заложил уши.

Я успокаивающе провел рукой по его шее.

— Полегче, старина, это просто ветерок. Из-за него стена потихоньку разваливается. Брось жаловаться на ерунду.

В полутьме слабо сиял один глаз. Уши были по-прежнему прижаты.

Я вспомнил о Гарроде. Он мог узнать, в чем дело, «поговорив» с жеребцом.

Со мной гнедой не разговаривал.

Хотя нет, разговаривал. Он сильно ударил передней ногой и опустил ее в опасной близости от моих пальцев.

— Эй, поосторожнее, старина, или я тебе отрежу…

Легко изогнулась шея, повернулась голова и гнедой сжал зубы на моем пальце.

Я выругался и врезал ему в глаз, чтобы получилось поощутимее. Я боялся, что гнедой прикусит сильнее и я лишусь пальца. Получив в глаз напоминание, кто есть кто, жеребец ослабил хватку и я вытащил руку из его пасти.

И начал всерьез ругаться.

Я благоразумно сделал шаг от жеребца, чтобы он меня не достал, и уставился на палец. Он был ужасен.

Я поругался еще немного, выдавливая слова сквозь стиснутые зубы, потом постарался вытянуть руку — и прокушенный палец тоже — и несколько раз повторить, что мне совсем не больно.

Я чуть сжал ладонь — пальцу это не понравилось.

Я прошелся по кругу, представляя, что сделаю с жеребцом как только боль уймется. На несколько секунд я даже пожалел, что я не женщина, тогда бы не пришлось стыдиться слез. Я конечно не расплакался, но подумал, что слезы принесли бы хоть небольшое, но облегчение. Остановила меня только мысль о том, что я не один — мужчина не должен позволять себе слабость, рискуя быть увиденным друзьями.

— Покажи, — тихо сказала она.

Я резко обернулся, снова выругался и заявил, что со мной все в порядке.

— Хватит врать, — отрезала она. — И хватит строить из себя настоящего мужчину. Признай, что палец болит.

— Да, болит, — выдавил я не раздумывая. — Очень болит. Но от жалоб легче мне не станет.

— Он сломан?

— Не знаю.

— Ты смотрел?

— Да, но не рассматривал.

Дел подошла поближе.

— Покажи.

Рука дрожала, палец не хотел, чтобы его трогали.

— Я осторожно, — пообещала Дел.

— Всегда так говорят.

— Брось, дай посмотрю, — она сжала мое запястье.

— Не трогай, — вырвалось у меня.

— Я только посмотрю, трогать не буду. Конечно если он сломан, нужно будет соединить кости…

— Не думаю, что он сломан. Жеребец прикусил не сильно.

Дел щурилась в полутьме, пытаясь рассмотреть палец.

— Но кровь идет.

— Кровь можно смыть… ой!

— Прости, — сказала она.

Дел склонила голову. Светлые волосы скрывали ее лицо. Они мягко спадали ей на плечи, скользили по груди. Я не мог увидеть выражение ее лица. Я только слышал ее голос, вдыхал знакомый запах, ощущал прикосновение ее рук.

И тут же почувствовал влечение.

Аиды, баска… сколько же это будет продолжаться?

— Дождь начинается, — Дел подняла голову, рассматривая небо через отсутствующую крышу. Ее губы разомкнулись, волосы скользнули на спину, и я увидел безупречное лицо, ставшее таким хрупким за годы одержимости. За месяцы полной собранности.

И я вдруг вспомнил Адару, которая была бы счастлива, приди я к ней, но которая не была заменой. Да и какая женщина могла заменить Дел?

— Начинается, — напряженно повторил я.

Моя ладонь неспокойно лежала на плече Дел, и капли дождя стекали по ее волосам, мешаясь с розовыми каплями моей крови из прокушенного пальца. Руке хотелось коснуться ее губ, погладить щеки, зарыться в светлые волосы…

Дел тяжело сглотнула.

— Лучше перебраться под крышу.

Я даже не моргнул, когда струйки воды побежали по моему лицу.

— Да, наверное лучше.

Дел смотрела на меня. Ни она, ни я не шевелились.

Дождь пошел еще сильнее. Мы стояли.

Голос у меня срывался.

— Есть места поприятнее.

Дел молчала.

— Есть места посуше.

Дел молчала.

Меня переполнило отчаяние и я не выдержал.

— Лучше уходи, — хрипло сказал я. — Я не знаю, сколько еще смогу уважать твою драгоценную собранность.

Дел коснулась моего лица, и я почувствовал как дрожит ее рука.

Делила… не надо…

В темноте ее глаза были совсем черными.

— В аиды мою собранность.

К рассвету мы снова были в постели, только теперь уже в одной, расстелив одеяла и шкуры в прохладе влажного утра и пытаясь укрыться от ветерка, забиравшегося под мокрые одеяла.

— Сколько же я этого ждал, — пробормотал я. — А мы не можем забывать о твоей собранности почаще?

Дел, вытянув волосы из-под моего плеча, чуть скривила губы.

— Ты уже свернул с пути. Я же говорила, мужчина не может ни на чем сосредоточиться если рядом женщина.

Меня ее замечание не задело, потому что она к этому не стремилась. Я посчитал это приятной отсрочкой.

— Неужели из-за меня ты лишилась своей драгоценной собранности?

— Прошлой ночью — конечно. Но сегодня я все исправлю.

— Исправишь?

— Да, — легко сказала она. — Я попрошу помощи у меча.

Сам не знаю почему, но я заволновался.

— Баска… ты же этого не сделаешь?

— Конечно сделаю.

Я повернулся на бок, чтобы между нами было место и я мог видеть ее лицо.

— Ты хочешь сказать, что собираешься опять содрать с себя всю человечность, которую только недавно вернула?

Брови Дел удивленно выгнулись.

— А ты хочешь сказать, что я должна обо всем забыть из-за единственной ночи с мужчиной?

Я поскреб небритую щеку.

— Ну, я-то полагал, что это будет не единственная ночь. Пусть например, много единственных ночей сольются так, что мы их уже не сможем разделить.

Дел задумалась.

— Возможно, — уступила она.

Я уже приготовился запротестовать, но не стал. Не смог. Я увидел веселый блеск в ее глазах.

Аиды, неужели она оттаяла…

Но веселье быстро угасло.

— Тигр, прошлую ночь я не забыла, но я и не могу забыть то, ради чего сюда приехала.

Я вздохнул, потянулся, почесал лоб.

— Знаю. Мне очень хочется попросить тебя выбросить из головы Аджани, но наверное это было бы нечестно.