– Спасибо.

Он медленно моргнул.

– Сначала сон. Пару часов. Потом секс. Решил, что ты должен быть в курсе.

Я хохотнул и, чувствуя, как сон манил меня к себе, закрыл глаза.

– Спасибо, что находишься рядом.

Он перекатился на бок, подмял подушку под голову и закрыл глаза.

– Пожалуйста.

Я наблюдал, как он засыпал, до тех пор, пока мои веки не отказались сотрудничать.

К моменту приезда Льюиса мы уже приняли душ, переоделись, хорошенько поели и чувствовали себя человечнее, чем во время завтрака. День был погожим и теплым. Небо было таким же голубым, каким я помнил из детства.

Льюис улыбнулся букетам, которые мы держали, но ничего не сказал. Думаю, и не нужно было.

– Готовы? – спросил Льюис. Он интересовался не тем, были мы готовы загрузиться в машину или нет. Он хотел знать, был ли я готов увидеть могилу Арчера. Неужели хотя бы один человек мог быть по–настоящему готов попрощаться?

Я кивнул, и Эндрю присоединился ко мне на заднем сиденье. Льюис уселся за руль, а Либби нам улыбнулась.

– Выспались?

– Да, спасибо, – вежливо отозвался Эндрю. И не сказав больше ни слова, Льюис повез нас на кладбище Уэверли.

Припарковавшись, мы с Льюисом зашагали бок о бок, а Либби и Эндрю шли позади нас. Льюис указывал путь, а я следовал за ним. Какое–то время мы брели по бетонной тропке, похожей на венку, что бежала к сердцу кладбища, и тут Льюис заговорил:

– Э–э… Церемония была прекрасной. И приватной.

Он свернул на тропу поменьше и замедлился. Не имело смысла указывать, которая из могил была Арчера. Она была самой новой. Я протяжно выдохнул и попытался собраться с мыслями.

Либби коснулась руки Эндрю.

– Отойдем…?

Было ясно: она хотела дать нам с Льюисом возможность побыть наедине. Эндрю вопросительно на меня взглянул, безмолвно спрашивая, стоило ли ему уйти. Я кивнул, и Эндрю опустил ладонь мне на спину и чмокнул в щеку.

– Буду неподалеку.

Мы смотрели им вслед. Эндрю по–прежнему держал в руках букет цветов. Они с Либби направились к краю утеса. Кладбище Уэверли было всемирно известно благодаря виду на Тихий океан. Но мои глаза были сосредоточены на мраморном надгробии. Арчер Коэн. Я аккуратно положил цветы на могилу.

– Привет, братишка. Давно не виделись, да? – Я сглотнул ком в горле и сделал шаг назад. Несколько секунд мы с Льюисом пытались перевести дух. – Как он умер?

Льюис откликнулся шепотом:

– Он повесился.

Я опустил голову и выдохнул. В груди разливалась жгучая боль.

– Когда я спросил, связано ли это со мной, ты сказал «напрямую нет». Что ты имел в виду?

Льюис оглядел кладбище. Глаза его слезились, но слезы так и не пролились.

– Он оставил записку. – Льюис покачал головой, а потом посмотрел на меня. – Он был геем.

И словно по щелчку, появилось ощущение, будто меня ударили в сердце.

– Он сказал, что осознавал, что наши родители никогда не поймут. И ему не удастся состыковать того мужчину, которого они хотели бы видеть, и другого, которым он являлся. Он больше не мог… жить с чувством вины и разочарования.

– О, боже.

Льюис кивнул, и по щеке скатилась слезинка.

– Он винил их. О чем им и заявил. Он сказал, что теперь на их совести смерти двух сыновей. – Он сверлил меня взглядом. – Они считали тебя мертвым. Не его.

Я нервно выдохнул, глаза мои застилали слезы. Это было чересчур.

– Он покончил с собой, потому что был геем?

Слезы хлынули из глаз Льюиса.

– Нет. Он умер, потому что благодаря нашим родителям чувствовал себя никчемным и грязным. Всякий раз, когда они толкали очередную, полную ненависти речь о том, что делает мужчину мужчиной… Должно быть, это его убивало.

– Ты знал, что он был геем?

Льюис покачал головой.

– Нет. Он мне не говорил. У него была девушка, по крайней мере, я так считал. Мы все считали. – Он вытер лицо руками. – Но оглядываясь назад, я могу сложить два плюс два. Вижу, как его передергивало, или как напрягалась челюсть, или его глаза… Вижу, как отчаянно он сопротивлялся.

Он запрокинул голову и в попытках подавить эмоции, глядя в небо, простонал.

– Когда ты уехал…

– Когда меня выкинули, – внес я поправки. – Выбор был не мой.

Он поднял руку.

– Прости. Когда тебя выкинули, он тяжело это воспринял. Очень тяжело. То есть нам обоим было нелегко, но ему в особенности. Мне казалось, он расстроился из–за того, что родители разделили нашу семью. Но ему было двенадцать. Он уже осознавал, что его привлекали парни, и был до чертиков напуган, что родители и его вышвырнут.

– Они бы не поняли.

Льюис медленно покачал головой.

– Нет. Даже прочитав то, что он им написал, они все равно не понимают. Они считают, что так для него лучше… – По его щекам вновь покатились слезы. – Ненавижу их, Спэнсер. Ненавижу.

Я его обнял и, пока он плакал, не отпускал. Он отстранился и, стиснув челюсти, зарычал.

– Как же я зол. Я в бешенстве из–за тебя. И в гневе из–за Арчи.

– Я тоже. Долгое время я злился, обижался и пребывал в растерянности. Так и есть до сих пор, и я никогда их не прощу. Но я не смог бы себя изменить.

– Ты и не обязан, – ответил он. – Они должны любить тебя таким, какой ты есть. Родители обязаны любить своих детей, так ведь?

– Думается мне, что да.

Надув щеки, Льюис выдохнул.

– Знаешь, что бесит меня больше всего? Люди жалеют наших родителей. Они говорят всем, что ты был неблагодарным подростком, несчастным богатеньким ребенком, которому не приглянулось жить по правилам. Ты в состоянии в это поверить? А насчет Арчи им все сочувствуют. Какие они бедненькие. – Он гневно затряс головой. – Это их вина. Все, что случилось с нашей семьей, – их вина.

– И что ты будешь делать? – скрепя сердце, поинтересовался я. – Полагаю, ты работаешь в компании.

Он кивнул.

– Могу я быть полностью с тобой честен?

– Конечно.

– Я собираюсь выждать удобный момент. Старика ждет сердечный приступ, и когда это случится, я, как единственный оставшийся сын семейства Коэн, с радостью займу его место в драгоценнейшей фирме «Коэн и сыновья». Потом я отменю все пожертвования, которые в течение многих лет он делал всем этим религиозным политиканам, и перенаправлю на благотворительные акции для геев, и каждый цент будет посвящен моим братьям. – Он нервно выдохнул. – И он ни черта не сможет поделать.

– Ты бы так сделал?

– С радостью. И какие бы дивиденды я ни получил, мы делим их пополам. Спэнсер, ты должен понять: что бы я ни получил по завещанию, мы все разделим пополам.

Я от всего сердца улыбнулся.

– Я признателен, но в этом нет надобности. Я не жажду их денег. Они мне не нужны. Все необходимое мне оставила тетя Марви, а больше мне не потребуется.

Он задумчиво кивнул.

– А я–то раздумывал, чего старик так бесился. Несколько недель он был мертвенно–бледным.

Я захохотал.

– Это объясняет полученный мной приказ о запрете противоправных действий.

Он побелел.

– Что?

– Год назад приезжал Арчи и передал мне письмо.

Льюис пристально на меня посмотрел.

– Он не упоминал письмо. Не удивительно, что отец с такой легкостью его отпустил.

– Он говорил, что виделся со мной?

– Да. Сказал, что ты не стал с ним общаться. Сказал, что ты в нас не нуждаешься.

Я покачал головой.

– Льюис, не было ни дня, чтоб я в вас не нуждался. А когда он появился, я был в полнейшем раздрае. Думал, он приехал для того, чтоб попытаться все уладить. Но нет. Вел он себя неуклюже и нервно, будто не знал, что сказать. Протянул мне письмо и ушел. Я пытался вынудить его заговорить. Попробовал догнать…

Льюис похлопал меня по плечу.

– Знаешь, что я считаю? Думаю, он приехал с целью удостовериться, что сможет справиться самостоятельно. То есть если у тебя все отлично, значит, и у него может сложиться так же.

Слишком о многом предстояло поразмышлять.