Она стояла снаружи, под солнечными лучами, но они ее совершенно не грели.

Астара не помнила, как шла через утренний лес обратно в Уорфилд-хауз. А когда она добралась до его порога, ей показалось, что все ее тело онемело и утратило способность чувствовать, а в голове стало темно и пусто – ни единой мысли. Вероятно, она поднялась к себе, потому что через некоторое время снова спустилась на первый этаж и прошла в малую столовую, где уже сидели за завтраком сэр Родерик и его племянники. Ее тело проделало это само по себе, инстинктивно, без участия ее воли и без осознанного желания. Все слезы уже были пролиты, и душа зияла черной, бездонной пустотой.

– Доброе утро, Астара! – сказал сэр Родерик.

Она поцеловала его в щеку, как делала это всегда, и села на свое место в конце стола, напротив опекуна. Уильям и Лайонел, вскочившие, когда она вошла , в комнату, снова заняли свои места и продолжили завтрак.

Слуга налил ей кофе, а от всех блюд, предложенных на выбор, она отказалась.

– До половины одиннадцатого нам не удастся отправиться на прогулку, – сказал сэр Родерик. – К своей досаде, я должен встретиться с членами совета графства.

– Да, они обычно бывают излишне разговорчивыми, – сочувственным тоном заметил Лайонел.

– Только не со мной, – ответил сэр Родерик.

– Мне пришла в голову неплохая мысль, – заявил Уильям, обращаясь к Астаре. – Пока мы будем ждать дядю Родерика, вы могли бы опробовать мою новую четверку гнедых.

Астара не ответила, и он продолжил:

– Сначала я буду править сам, чтобы немножко их утомить, а потом, если хотите, на обратном пути передам вожжи вам. Вам понравится, я в этом уверен, и вы почувствуете, как легко они вас слушаются.

Смутно, краем сознания Астара припомнила, что ей всегда хотелось прокатиться на четверке лошадей, управляя ими, но теперь ей все было безразлично.

– Ну, так как же? Поедем? – настаивал Уильям. Она знала, что он удивится, если она откажется от такого предложения.

– Д-да… да, конечно, – ответила она.

– Я прикажу подать лошадей в половине десятого, – сказал он.

Потом он взглянул через стол на Лайонела.

– К сожалению, в моем фаэтоне только два места.

– Не сомневаюсь, – ответил Лайонел. Уильям улыбнулся; вероятно, он решил, что ему удалось таким образом на одно очко опередить своего соперника.

Сэр Родерик поднялся.

– Вероятно, меня уже ждут члены совета, – сказал он, – но я заверяю вас, что к половине одиннадцатого вернусь домой.

– Мы будем готовы к этому времени, дядя Родерик, – ответил Лайонел.

Астара тоже встала из-за стола, как будто уход сэра Родерика напомнил ей о возможности покинуть столовую.

Лайонел распахнул перед ней дверь, потом последовал за ней по коридору.

– Не позволяйте Уильяму монополизировать вас надолго, – сказал он. – Он ведет нечестную игру, предложив вам править его фаэтоном. А я едва ли мог бы пригласить вас разделить со мной седло моего полкового коня, даже если бы он и находился здесь! Астара попыталась ответить на его шутку улыбкой, но попытка ей не удалась. Она подумала, не отказаться ли ей от поездки с Уильямом. Может, лучше вместо этого запереться в своей комнате? Но она сказала себе, что слезы ей не помогут, как, впрочем, и все остальное.

Вулкан не шутил, высказывая свои аргументы, и жизнь должна как-то продолжаться, хотя Астаре и казалось, что она искалечена и смята безжалостной рукой судьбы. Но этого все равно бы не смог понять никто, кроме самого Вулкана.

Вероятно, он и сам сознавал, что, отправляя Acтару домой и не отвечая на ее любовь, он нанес смертельный удар, но не ее телу, а ее душе. Ведь лишь Вулкан мог знать, что их любовь была не только любовью тел, но и душ, и без него все, что он в ней пробудил, умрет, а она останется жить – призраком самой себя.

– Как он мог нанести мне такой удар? – вновь и вновь спрашивала она себя.

И тогда ее образование, ее выучка и самоконтроль, которые с самого детства воспитывали в ней отец и мать, помогли ей вести себя так, что посторонний наблюдатель не смог бы ни о чем догадаться. Астара сухо сообщила горничной, какой ей требуется капор и какую из своих дорогих шалей она возьмет на прогулку, если в фаэтоне будет прохладно.

Впрочем, солнце уже поднялось над лесом, и было ясно, что впереди их ждет жаркий день; поэтому Астара решила не переодеваться и осталась в своем прежнем, легком белом платье. Она намеренно выбрала утром именно его – оно было похоже на платье, в котором она позировала Вулкану как Персефона. Астаре казалось, что оно должно напомнить ему, как он называл ее Афродитой, маленькой богиней.

Ее платье было совершенно белым, а по краю капора шла полоска из маленьких розовых цветочков, и розовые ленты завязывались под подбородком. Одним словом, спускаясь по лестнице в холл, где ждал ее Уильям, Астара выглядела очень мило. Хотя более проницательный человек, чем виконт, мог бы заметить бледность ее лица и остекленевший взор, свидетельствующие о том, что она недавно перенесла шок.

Их уже ждал фаэтон. Необыкновенно красивая четверка гнедых, принадлежавшая Уильяму, готова была сорваться с места, и грумы с трудом сдерживали горячих коней.

Лайонел помог Астаре взобраться в фаэтон.

– Будьте осторожны, – предостерег он. – Такие хрупкие повозки бывают опасными на узких проселочных дорогах.

– Ты пытаешься бросить тень на мое умение править лошадьми? – презрительно усмехнулся Уильям.

– Я больше опасаюсь за Астару, ведь она не такая опытная, как ты, – ответил Лайонел.

Уильям не удостоил его ответом, и Лайонел продолжал:

– Что бы ты ни говорил о своих гнедых, мне лично показалось, что они слишком упрямы, чтобы ими могла править женская рука.

– Я полагаю, что ты можешь доверять моему опыту, – высокомерно заявил Уильям. – К тому же. дядя Родерик рассказывал, что Астара превосходно управляется с вожжами!

Лайонел дотронулся до руки Астары.

– Я готов поверить, что вы превосходны во всем, – сказал он. – Но в то же время я с нетерпением стану ожидать вашего возвращения.

Уильям издал звук, который, вероятно, означал выражение недовольства или раздражения, а потом дал знак грумам, чтобы те отпустили лошадей.

Он щелкнул кнутом, и Лайонел был вынужден отступить назад, однако он стоял и смотрел вслед Астаре и Уильяму, пока те не скрылись между могучих дубов парка.

Потом он вздохнул и побрел в конюшню.

Астара обнаружила, что не способна ощущать ничего, кроме ноющей пустоты в груди.

Ей следовало бы радоваться, что она сидит рядом с великолепным возницей и их мчит четверка "прекрасных лошадей.

Она неплохо разбиралась в лошадях и понимала, что гнедые, превосходно подобранные, с белыми отметинами во лбу, составляли такую редкостную четверку, какая попадается только раз в жизни. А фаэтон Уильяма был более легким и пружинистым и явно превосходил по элегантности все, что она видела в Париже.

Великолепие выезда, который можно было лицезреть только в Англии, завершал чуть сдвинувший набок цилиндр красавец-возница.

Несмотря на предостережения Лайонела, они резво мчались по обрамленным кустарником дорогам, где, как Астара заметила, еще когда ехала с сэром Родериком из Лондона, росли примулы, фиалки и другие весенние цветы, которых она не видела уже много лет. А по берегам ручьев золотились калужницы, и 1 воздух был наполнен их благоуханием.

Однако в сердце Астары царил жестокий зимний холод, и она не в силах была радоваться чуду весны, потому что оно напоминало ей о картине Вулкана – о его Персефоне.

«Как ты мог причинить мне такую боль? Как ты мог заставить меня страдать столь сильно?» – кричала она в душе и думала: неужели он не почувствовал, какой нанес ей удар. Нет, конечно же, он должен понимать, как сильно и жестоко ее обидел!

Поглощенный дорогой, Уильям не разговаривал, и Астара, погрузившись в свои невеселые мысли, уже позабыла о лошадях, о проносившихся мимо полях, обо всем на свете, кроме Вулкана. Она все еще ощущала жар его объятий, у нее даже слегка болели губы от его неистовых поцелуев, и что-то дикое и примитивное, таившееся в ее теле, отзывалось на его страсть. Инстинктивно, с первых мгновений, как только она увидела Вулкана, ей стало ясно, что это тот самый мужчина, который грезился ей в девичьих мечтах. Он был второй половинкой ее души; мужчиной, бывшим ее любовником в прежних реинкарнациях, кого она всегда искала и, в конце концов, опять нашла. И она была исполнена уверенности, что он чувствует то же самое, пусть даже не хочет себе в этом признаться. С первого же момента, как только они посмотрели друг другу в глаза, между ними протянулись незримые нити, а когда он поцеловал ее, она поняла, что он разбудил ее душу и одновременно поработил ее.