Предыдущая глава началась с довольно укоризненного вопроса: "Разве Вы не видите, что перед Вами?" и пришла к разъясняющему ответу: "Это зависит от…". Одна из вещей, от которых это зависит — ответ на другой вопрос: "Хорошо, а что передо мной?" С этого вопроса я начинаю эту главу, и должен признаться, что ответом на него также является "Это зависит от…", а одна из вещей, от которых это жестко зависит — ответ на еще один вопрос: "Как Вы это понимаете?"

Мое название, "Фабрикация фактов", имеет то достоинство, что не только совершенно ясно указывает, что я собираюсь обсуждать, но также и раздражает тех фундаменталистов, которые очень хорошо знают, что факты обнаруживаются, а не создаются, что факты составляют один единственный реальный мир, и что знание состоит из фактических полаганий. Эти догматы веры, которой так твердо обладают большинство из нас, так связывают и ослепляют нас, что "изготовление факта" звучит парадоксом. «Фабрикация» стала синонимом «ложности» или «фикции», будучи противопоставленной «истине» или «факту». Конечно, мы должны отличать ложность и фикцию от истины и факта; но мы, я уверен, не можем сделать это на том основании, что фикция изготовлена, а факт обнаружен.

Обратимся вновь к случаю так называемого видимого движения. Экспериментальные результаты, которые я подытожил, не универсальны; они не более чем типичны. Мало того, что различные наблюдатели воспринимают движение по-разному, но некоторые вообще не могут заметить видимое (иллюзорное) движение. Тех, кто таким образом неспособен видеть то, чего, как им известно, перед ними нет, Колерс классифицирует как наивных реалистов, сообщая об их непропорционально высоком проценте среди инженеров и врачей (AMP, 160).

Все же если наблюдатель сообщает, что видит две различные вспышки даже при настолько коротких расстояниях и интервалах, что большинство наблюдателей видит одно перемещающееся цветовое пятно, то, возможно, это означает, что он видит два, поскольку мы могли бы сказать, что видим рой молекул, когда смотрим на стул, или поскольку мы говорим, что видим круглую крышку стола даже тогда, когда мы смотрим на нее под наклонным углом. Так как наблюдатель может научиться хорошо различать реальное и видимое движения, он может принимать видимое явление движения за знак, что произошли две вспышки, как мы принимаем видимое явление овальной крышки стола за знак, что она круглая; и в обоих случаях знаки могут быть или действительно становятся настолько прозрачными, что мы смотрим сквозь них на физические события и предметы. Когда наблюдатель визуально определяет, что то, что находится перед ним — это то, что, как мы согласны, находится перед ним, мы едва ли можем обвинить его в ошибке визуального восприятия. Скорее мы скажем, что он неправильно истолковывает инструкцию, по которой, вероятно, он должен только сообщать, что он видит? Тогда как мы можем, не создавая предвзятого мнения о результате, переделать эту инструкцию, чтобы предотвратить такое 'недоразумение'? Попросить наблюдателя не пользоваться никаким предшествующим опытом и избегать всякой концептуализации — значит, очевидно, оставить его безмолвным, поскольку, чтобы вообще что-то сказать, он должен использовать слова.

Лучшее, что мы можем тут сделать — это определить виды терминов, словарь, который он должен использовать, попросив его описывать то, что он видит, в перцептуальных или феноменальных терминах, а не в физических. Действительно ли в результате мы получим другие ответы или нет, но это прольет совсем другой свет на то, что происходит. Сама необходимость определения тех инструментов, которые нужно использовать при формировании фактов, делает бессмысленным любое отождествление физического с реальным и перцептуального с всего лишь видимым. Перцептуальное не в большей степени является полуискаженной версией физических фактов, чем физическое — крайне искусственной версией перцептуальных фактов. Если мы склонны говорить, что "и то, и другое — версии одних и тех же фактов", то это не в большей степени подразумевает наличие независимых фактов, версиями которых является то и другое, чем сходство значений двух терминов подразумевает существование некоторых объектов, называемых значениями. «Факт», как и «значение» — синкатегорематичный термин, поскольку факты, в конце концов, очевидно фиктивны.[81]

Классический пример здесь снова дают различные версии физического движения. Зашло ли солнце на закате или поднялась земля? Солнце вращается вокруг земли или земля вокруг солнца? В настоящее время мы беспечно обращаемся с тем, что когда-то было жизненно важной проблемой, говоря, что ответ зависит от системы отсчета. Но здесь опять, если мы говорим, что геоцентрическая и гелиоцентрическая системы — это различные версии "одних и тех же фактов", то наш вопрос скорее не в том, чем являются эти факты, а в том, как должны быть поняты такие фразы как "версии одних и тех же фактов" или "описания одного и того же мира". Это варьируется от случая к случаю; так, геоцентрическая и гелиоцентрическая версии, заключая об одних и тех же специфических предметах — солнце, луна и планеты — приписывают этим предметам очень разные движения. Однако, мы можем говорить, что эти две версии имеют дело с одними и теми же фактами, если мы подразумеваем этим, что они не только говорят об одних и тех же предметах, но также и регулярно взаимно переводимы. Как значения исчезают в пользу определенных отношений между терминами, так и факты исчезают в пользу определенных отношений между версиями. В данном случае отношения сравнительно очевидны; иногда они намного более уклончивы. Например, физические и перцептуальные версии движения, о которых мы говорили, несомненно имеют дело не с одними и теми же предметами, а то отношение (если оно вообще присутствует), которое дает возможность сказать, что эти две версии описывают одни и те же факты или один тот же мир, не является отношением готовой взаимопереводимости.

Упомянутые физические и перцептуальные мировые версии — всего лишь две из обширного множества в науках, искусстве, восприятии и повседневном дискурсе. Миры создаются при создании таких версий словами, цифрами, картинами, звуками или другими символами любого рода в любой среде; сравнительное изучение этих версий и способов видения, а также их создания составляет то, что я называю критическим анализом создания миров. Я начал такое исследование в главе 1, а теперь должен очень кратко суммировать и разъяснить некоторые пункты этой главы прежде, чем перейти к дальнейшим проблемам, которые являются главной темой настоящей главы.

То, что я говорил до сих пор, явно указывает на радикальный релятивизм; но на него накладываются серьезные ограничения. Готовность принимать бесчисленные альтернативные истинные или правильные мировые версии подразумевает не то, что все возможно,[82] что небылицы так же хороши, как быль, что истина больше не отличается от лжи, но только то, что истина должна пониматься иначе, нежели соответствие некоему готовому миру. Хотя мы делаем миры, делая их версии, все же мы вряд ли преуспеем в создании мира, складывая символы наугад, больше, чем плотник, делающий стул и скрепляющий наугад куски дерева. Множественные миры, которые я допускаю, суть действительные миры, созданные их истинными или правильными версиями и отвечающие им. Возможным или невозможным мирам, предположительно отвечающим ложным версиям, нет места в моей философии.

То, какие миры должны быть признаны действительными — совсем другой вопрос. Хотя к нему имеют отношение различные аспекты философской позиции, все же даже те представления, которые кажутся строго ограничительными, могут признавать бесчисленные версии одинаково правильными. Например, меня иногда спрашивают, как мой релятивизм может сочетаться с моим номинализмом. Ответ прост. Хотя номиналистическая система говорит только об индивидах, запрещая всякую речь о классах, за индивид в ней может приниматься что угодно; то есть номиналистический запрет направлен на расточительное распространение сущностей вне любого выбранного основания индивидуации, но он оставляет выбор такого основания совершенно свободным. Номинализм сам по себе таким образом разрешает изобилие альтернативных версий, основанных на физических частицах или феноменальных элементах, или обычных вещах, или на чем бы то ни было еще, что принимается за индивиды.[83] Ничто здесь не мешает любому данному номиналисту предпочесть по другим основаниям некоторые из систем, таким образом признанных допустимыми. Напротив, типичный физикализм, например, проявляя расточительность в платонистских инструментах, которые он предоставляет для бесконечного порождения объектов, допускает только одно правильное (даже если все же неустановленное) основание.