Не могу удержать обиду, которая накопилась во мне; она выщелачивается и проявляется в словах, в тоне, каким я говорю. Мне почти что хочется, чтобы Оливия поняла это, прочувствовала. Как будто, если она все узнает, мне станет не так больно. Не знаю, отчего это. Что такое кроется в этой девушке, почему мне небезразлично ее отношение. Интуитивно понимаю: это имеет значение. Она имеет значение.

– То есть все это время ты вел две параллельные жизни. Морочил голову всему свету, включая полицию.

От этих слов я начинаю чувствовать пустоту в желудке.

– Да.

Я столько боли испытал, но, думаю, отвращение, которое я вижу на лице Оливии, ранит сильнее всего.

– Почему? Зачем? Как ты мог такое сделать? Ради живых, но и в память о мертвых?

Я чувствую усталость. Огромную усталость. Мне вдруг кажется, что дань, которую я плачу этой жизни обманом, тяжела, как товарный поезд, и давит мне на грудь.

– Этот взрыв лишил меня всего. Забрал всех, кого я любил. Все, что я называл домом, исчезло в мгновение ока. Я думал: самое меньшее, что я могу сделать, – это как-нибудь почтить их память.

– И это так ты чтишь их память?

Зажимаю пальцами переносицу, чтобы унять нарастающую пульсацию в глазницах.

– Это довольно трудно объяснить. Мои родители – и отец, и мать – хотели, чтобы мы с Нэшем состоялись в жизни. Все, что угодно, было бы лучше, чем путь моего отца. И Нэш справлялся. У него были прекрасные перспективы. Гораздо лучше, чем у меня. Просто это казалось неправильным, что он умер. Я старался как мог, чтобы родители гордились, а у Нэша сложилась репутация, которой он заслуживал. Которую имел бы, если бы остался в живых.

Оливия хранит молчание. Это тревожило бы меня, если бы не оттенок сочувствия, который постепенно появляется в ее глазах, на ее выразительном лице. Она добрая и отзывчивая. Может быть, она сможет понять мои мотивы. Надо только постараться получше ей все объяснить. В деталях.

– Но самое главное, я знаю: если получу диплом адвоката, может быть, у меня появится шанс чем-нибудь помочь отцу.

При этих словах Оливия оживляется. Ничего удивительного, она ведь из тех, кто болеет за слабых, ищет оправдание всему и вся, и прочее в том же духе. Просто она хороший человек. Я такого не заслуживаю. Нэш заслуживал бы. А я нет.

Но теперь я не смогу заставить себя держаться от нее подальше.

– Ты правда думаешь, что сможешь что-нибудь изменить? Исправить?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Но я, конечно, рассматриваю такую возможность. Это одна из главных причин, почему мне нужно попасть в крупную, влиятельную юридическую фирму вроде компании твоего дяди.

– А они знают? – спрашивает она. – Ну, о твоем отце?

– Да. Я не считаю, что должен держать это в секрете, поэтому с некоторыми избранными людьми я был честен. И они в курсе, ради чего я работаю: хочу помочь им выиграть апелляцию. И мне очень помогло наблюдение за работой коллег и участие в деле.

Оливия кивает, но ничего не говорит, как мне кажется, целую вечность. А когда прерывает молчание, оказывается, что ждать ее слов очень даже стоило.

Она смотрит вниз, на свои руки, то ли не хочет, чтобы я заметил ее участие, то ли оттого, что сама пока в себе не уверена. Но я испытываю такое глубокое облегчение, что мне не нужно видеть ее глаза. Слова говорят все.

– Это опасно?

Я улыбаюсь:

– Нет, не думаю. Отец сидел тихо все это время. Надеюсь, он уже выпал из сферы действия их радаров.

– Сидел тихо?

Я делаю паузу. А потом изрекаю нечто вроде:

– Ну-у… э-э… Он, хм, очень хотел выбраться и придумал такой… неразумный способ вернуть себе свободу.

– И что это за неразумный способ?

Я громко вздыхаю:

– Шантаж.

У Оливии от изумления отпадает челюсть:

– Твой отец пытался шантажировать мафию? Он что, не смотрел «Крестного отца»?

Не могу удержаться от смеха.

– Не думаю, что все происходило так на самом деле, но да, это было довольно глупо. То, что он сделал. – Чувствую, как знакомый укол боли пронзает грудь. – Он дорого заплатил за свою ошибку. Как и все мы.

– В чем состоял шантаж? Или мне лучше не спрашивать о таких вещах?

Ей любопытно, да, но я вижу, что любопытствует она с осторожностью.

– Он взял несколько книг. Бухгалтерских книг. Гроссбухов.

Оливия ахает и закрывает рот рукой.

– Ну дает, – прорывается между пальцами. Изумрудные глаза Оливии широко раскрыты от удивления. – О господи, это прямо как в кино! Он что, передал их кому-то?

Я резко качаю головой:

– Нет! Это была часть угрозы. Если книги окажутся в полиции, мы все умрем.

– Тогда что ты пытаешься сделать, чтобы помочь ему?

– Я наконец-то упросил отца Мариссы, чтобы он передал дело мне, и смог просмотреть досье. К несчастью, доказательства просто убийственные.

Оливия подскакивает к краю сиденья:

– Но у тебя есть другой план? Ты можешь сделать что-нибудь еще, пойти другой дорогой?

Я прочищаю горло:

– На самом деле, думаю, другой путь возможен. Но он опасен. Вероятно, даже очень опасен.

Оливия прищуривается:

– И что это за путь?

Я останавливаюсь и размышляю, прежде чем ответить. Только эта часть нашего разговора может поставить Оливию под угрозу, хотя просто знать об этом – еще не представляет опасности. И все же…

– Книги, которые он взял, у меня.

Брови Оливии взлетают вверх, а глаза округляются.

– Ты меня разыгрываешь? У тебя лежат книги, которые настолько важны и опасны, что кто-то взорвал лодку твоего отца, чтобы заставить его молчать о них?

Хотя мы и одни, я веду себя как параноик – борюсь с порывом посмотреть через плечо.

– Да, – отвечаю тихо. – Я заставил отца отдать их мне, прежде чем его арестовали. И обещал спрятать. И сохранить. Хотя в первую очередь из-за них он попал в беду, но они же сберегли ему жизнь. Пока они знают, что книги здесь, мы в безопасности.

– И ты думаешь, что можешь использовать их для… чего?

– Я не собирался объяснять тебе, что именно ты будешь просматривать, но хотел, чтобы ты взглянула на эти книги. Я изучал их бесконечно долго в последние месяцы и пришел к выводу, что в них есть свидетельства, из-за которых некоторые высокопоставленные лица могут оказаться за решеткой и провести там остаток дней. Если мои подозрения подтвердятся, в этих книгах есть доказательства уклонения от уплаты налогов. Это вкупе с еще несколькими преступлениями, в которых их может обвинить отец – убийство матери и брата далеко не последнее из них, – повлечет за собой обвинение в рэкетирстве, и они подпадут под действие закона об организациях, деятельность которых основана на рэкете и коррупции.

Оливия молчит так долго, что я начинаю сомневаться, поняла ли она, о чем я вообще говорю.

Но вот Оливия наконец отвечает, и я понимаю, что? задело ее сильнее всего.

Это именно та часть разговора, которая превращает меня в ничтожество, подтверждает сложившееся обо мне у большинства людей мнение.

Как странно, просто нереально: смотрю на парня, которого знала как Кэша, и внезапно на его месте появляется Нэш. Волосы растрепаны – ну точно Кэш. Одежда обычная – как у Кэша. Некоторые манеры тоже не оставляют сомнений – это Кэш. Но речь, внезапное переключение на стиль интеллигентного, успешного будущего адвоката – это целиком и полностью Нэш. Поразительно.

Но не так поразительно, как его предложение, сделанное будто бы между прочим.

Я говорю тихо, стараясь сохранять спокойствие:

– Значит, ты мне сообщаешь, что собирался вовлечь меня в дело, которое может стоить мне жизни, даже не предупредив об опасности? Не дав никакой информации? – Я встаю. Просто не могу вынести этого. Ярость затапливает меня, как струя из пожарного шланга, и я не в состоянии оставаться на месте. Если буду сидеть, просто взорвусь. – Не оставив возможности выбора?

У Кэша хватило порядочности хотя бы изобразить смущение. Стыд. Раскаяние.