— Друг, — сказал капитан без предисловий, — я верю в твое знание и твою преданность. Позволь мне обратиться и к тому, и к другому.

— Ты — мой господин, приказывай!

— Дело идет о молодой девушке, которую ты спас по моей просьбе от лихорадки джунглей. Ее сон смущается ужасными видениями… она страдает… здоровье изменяет ей. Можешь ты ее вылечить?

— Это легко.

— Когда ты можешь это сделать?

— Сейчас, если ты так желаешь.

— Так идем сейчас к ней!

По дороге капитан сообщил факиру более подробные сведения, чтоб он мог прямо приступить к лечению. При его неожиданном появлении Мэри почувствовала что-то вроде страха, даже ужаса, но овладела собой и подавила это ощущение, в котором себя упрекала. Факир почтительно поклонился, не говоря ни слова, и, внезапно встав с места, устремил пристальный взгляд на молодую девушку. Она пыталась опустить глаза, скрыться от этого взгляда, который давил ее, уничтожал, приводил в оцепенение. Это продолжалось не более нескольких секунд, а потом зрачки Мэри стали перебегать с одного предмета на другой, веки стали неподвижными, все ее тело задрожало, затрепетало, ее как будто приковали к месту.

— Вы спите, не правда ли? — сказал ей факир.

— Сплю! — ответила Мэри без колебаний, голосом изменившимся, почти беззвучным, доносящимся как будто издалека.

— Если вы спите, будете меня слушаться?

— Да… я буду вас слушаться!

— Хорошо! Приказываю вам заснуть сегодня вечером в девять часов самым спокойным сном. Этот сон будет продолжаться до солнечного восхода. Только тогда вы проснетесь, тихо, спокойно, при звуках приятного пения бульбуля. Я хочу, требую, чтоб сон ваш был спокоен, без видений, без галлюцинаций… Слышите ли, я хочу!

При таком решительном и энергичном выражении непреклонной воли Мэри слегка задрожала. Потом она тихо наклонила голову и ответила странным, выходящим изнутри голосом загипнотизированных:

— Да! Я послушаюсь.

— То же будет продолжаться и завтра… и послезавтра… Всегда!..

— Да, всегда!

— Вы проснетесь сейчас, как только велит вам супруга саиба. Но тогда вы забудете обо всем, о чем мы с вами говорили. Вы не будете помнить даже и того, что я вас усыпил! Я так хочу!

Миссис Клавдия и ее муж смотрели с удивлением, но также и скептически на эту странную сцену.

— Вы думаете, мой добрый факир, — спросила молодая женщина, — что выражение вашей воли, помимо всякого другого средства, исцелит мою маленькую приятельницу?

— Клянусь вам в этом! Вы увидите сегодня вечером, — продолжал факир, — как спокойно она уснет по одному моему приказанию.

— И другого лечения не понадобится?

— Нет!

— Но если впоследствии, когда мы расстанемся с вами, припадки возобновятся?..

— Тогда вам достаточно будет усыпить молодую девушку и приказать ей опять спать спокойно… твердо внушить ей эту мысль… она послушается и вас, как меня.

— Сумею ли я усыпить ее? Я сомневаюсь в этом. Да и спит ли она в самом деле?

Факир улыбнулся и взял длинную крепкую золотую булавку с изумрудной головкой, которою графиня прикалывала свою шляпу к волосам. Прежде чем молодая женщина и ее муж успели сообразить, что именно он собирается делать, он осторожно пронзил руку Мэри этой булавкой, — и девушка не пошевельнулась. Повторив укол несколько раз в других местах, факир прибавил:

— Теперь вы верите, что она действительно спит?

— Это удивительно! — воскликнула графиня, видя, что Мэри совершенно нечувствительна к уколу.

— Для нас это самая обыкновенная вещь!

— Только разбудите ее поскорей, прошу вас… Этот странный сон поражает и даже пугает меня.

— Этот сон не только не вреден, но даже очень полезен ей… Что же касается того, когда ее разбудить, то лучше разбудите ее сами, когда я уйду. Не говорите ей ничего, не делайте никакого намека на то, что произошло, и она сама скоро забудет обо всем.

Он собирался было уйти, но потом, вспомнив что-то, сказал Мэри своим повелительным тоном, выражающим вполне непреклонную волю:

— Когда графиня прикажет вам заснуть, вы немедленно заснете… я так хочу! И вы будете слушаться ее, как меня; но только ее одну! Вы должны противиться всякому постороннему внушению. Я так хочу!

— Я повинуюсь! — тихо сказала Мэри.

При этих словах факир скромно удалился, оставив в комнате капитана, графиню и молодую девушку. Оба супруга некоторое время смотрели на нее с нежным любопытством, удивляясь, что она смотрит открытыми глазами, но не видит их. Наконец, графиня прошептала голосом, тихим, как дыхание, едва выговаривая слова:

— Милая Мэри, проснитесь!

Пеннилес скорей угадал это, чем услышал.

Тотчас же веки Мэри задрожали, ее глаза, мутные, без взгляда, оживились, стали выразительными, и молодая девушка как-то вдруг, без всякого перехода, очутилась в прежнем своем бодром состоянии.

Эта перемена была внезапна, как мысль. Как приказал факир, молодая девушка ничего не помнила, не помнила даже того, что она спала. Единственное, что она помнила, так это то, что факир появлялся в комнате, где она находилась вместе с обоими супругами. С ней, конечно, ни о чем не говорили, и день прошел без особенных событий. Можно себе представить, с каким нетерпением миссис Клавдия ожидала исполнения обещаний факира. За несколько минут до девяти часов Мэри обнаружила непреодолимое желание заснуть. Против обыкновения, она не чувствовала смутного ужаса при приближении ночи, обыкновенно вызывавшей в ней столько мрачных видений. Она была спокойна и не обнаруживала никакого волнения, какое прежде бывало у нее перед ночным кошмаром.

Когда пробило девять часов, она уснула сном младенца. Графиня, наблюдавшая за ней, не верила своим глазам. Этот мирный сон не нарушался ни шумом шагов молодой женщины, ходившей взад и вперед по комнате, ни стуком дверей, которые открывались и закрывались. Перед восходом солнца, в те минуты, когда обыкновенно чуть начинает брезжить свет, молодая девушка зашевелилась, как будто начиная просыпаться. Два хохлатых бульбуля, приютившиеся в густой листве одного растения, сыпали свои трели, чудно звучавшие в тишине прозрачной, уже розовевшей ночи. Мэри, казалось, полусознательно слушала их сквозь сон и тихо улыбалась. Когда первый солнечный луч начал золотить верхушку возвышающегося над деревьями минарета, молодая девушка вздохнула, открыла глаза и проснулась, сияя радостью. Она увидела миссис Клавдию, которая подошла к постели в ожидании ее пробуждения.

— Ну, Мэри? — спросила она нежно, коснувшись губами ее лба.

— О, какой чудный сон! Какая прелестная ночь! — ответила Мэри. — Я себя больше не узнаю! Если б всегда так было!

— Да, дитя мое, это всегда так будет, я могу вас в этом уверить. А теперь, если хотите, встаньте и отдохните на свободе или, еще лучше, воспользуйтесь утренними часами, чтоб осуществить наш проект.

Проект заключался в том, что дети должны были написать майору Ленноксу о последних горестных событиях. Детям до сих пор не было никакой возможности написать отцу, который со своим полком стоял на англоафганской границе. С другой стороны, Мэри, страдая нервным возбуждением, усилившимся после лихорадки джунглей, не могла вспомнить об ужасных событиях, не подвергаясь сильному нервному припадку. В этот день ее горе перестало быть таким жгучим, она чувствовала себя гораздо спокойнее и достаточно набралась сил, чтоб вместе с братом приняться за письмо.

Оставшись вдвоем, дети долго изливали свою душу, описали свое бедственное положение, рассказали, что непременно погибли бы, если б граф Солиньяк, его жена и спутники не подали бы им своевременной помощи. Они пролили много слез, описывая эти за душу хватающие подробности. Наконец письмо было окончено, и Патрик, по совету капитана, приписал:

«Мы, конечно, все рассказали графу Солиньяку и сообщили ему о вашем письме, в котором говорилось о деньгах нашего деда. Мы отлично помним, Мэри и я, что наша милая мама заперла ваше письмо и план в несгораемый ящик в вашей комнате. Эта подробность, как говорит граф Солиньяк, имеет важное значение для будущего, так как нужно надеяться, что эти драгоценные документы и теперь еще лежат в несгораемом ящике и, вероятно, вместе с ним завалены обломками дома. Наш благодетель думает, что нам надо как можно скорее приняться за розыски этого ящика и спрятать в верном месте бумаги, которые нам обеспечивают огромное состояние».