— А мы ведь хорошие кролики, правда, капитан? А ведь недурная вещь фрикассе из кроликов? Я бы этого охотно поел… и запил бы бутылкой вина из наших южных виноградников… Как все это теперь далеко, Боже мой!..

Они продолжали рыть, как вдруг наверху раздались ужасные крики.

— Что там? — воскликнул Марий.

— Мне кажется, Патрик зовет на помощь! — сказал капитан.

— Я иду! — кратко прибавил Джонни и с обычной ловкостью клоуна полез в узкий проход. Он очутился опять между костями и содрогнулся при виде истинно ужасного зрелища. Коршуны, видя, что ребенок остался один, и сделавшись еще смелее при виде его неподвижности, кинулись на него всей массой. Они летали за ним с диким визгом, а несчастный испуганный мальчик бегал кругом по платформе, крича от ужаса. Отвратительные птицы готовы были уже впиться ему в глаза и лицо, если б не подоспела помощь. Но как помочь бедному ребенку, когда влезть к нему было невозможно и когда он сам не мог сойти с площадки, по которой он только беспомощно бегал взад и вперед? Джонни начал кричать изо всех сил, чтобы спугнуть стаю; когда это не подействовало, он бросил в нее кость. На минуту коршунов встревожило появление этого странного орудия, которое прилетело, крутясь, как австралийский бумеранг. К несчастью, это подействовало не надолго, и чудовища снова кинулись на добычу. Джонни опять начал кричать и бросать кости, которые, правду сказать, не пролетали мимо цели. Одна берцовая кость, поразив коршуна, упала на платформу. Патрик схватил это зловещее орудие и в свою очередь стал бить направо и налево. Но свежая добыча, все более возбуждавшая жадность коршунов, совсем опьянила их. Чувствуя за собой перевес, они опять бросились на ребенка. Он погиб бы, но крики его и Джонни вызвали из их убежища Мария и Пеннилеса.

— Э! Прыгай вниз, мой голубчик, прыгай вниз!.. — закричал ему Марий.

— Но он разобьется! — возразил в отчаянии капитан.

Провансалец нагнул туловище немного назад, протянул руки и закричал опять:

— Не бойся, прыгай ко мне на руки; они у меня крепкие, как кожа у негра!.. Раз, два!

Ребенок в ужасе закрыл глаза и кинулся в пространство. Марий подхватил его на лету своими сильными руками. Потом он сказал добрым голосом:

— Эти ужасные, противные птицы ничего тебе не сделали, дорогой мальчик? Мое сердце сжималось, когда я видел тебя там…

Ребенок сразу почувствовал, сколько нежности и преданности было в беспокойстве Мария, в его неожиданном обращении к нему на «ты», что так не соответствовало английским понятиям. Он обхватил провансальца обеими руками за шею.

— Нет, мой милый Марий, — сказал он, — я чувствую себя вполне хорошо, вы подоспели в самое время, не правда ли? О, как я благодарен вам и всем другим!

— Бедное дитя! Вам, верно, очень хочется пить, и вы очень от этого страдаете? — спросил с участием капитан.

— О, да! Но ведь и вы все тоже страдаете…

Коршуны кружились теперь над углублением, где лежали кости; они испускали пронзительные крики и даже задевали крыльями трех мужчин и мальчика.

— Идемте с нами, мой друг, — продолжал Пеннилес, — там по крайней мере вас не тронут эти ужасные птицы.

— И я помогу вам работать, сколько могу! — прибавил Патрик с забавным достоинством.

Все четверо спустились в подземный коридор и, запыхавшись от быстрого движения, задыхаясь от жары, окровавленными пальцами начали скрести песок.

— Какие мы дураки! — внезапно воскликнул Марий. — Извините, капитан, это к вам не относится: я говорю про Джонни и про себя.

— Благодарю! — сказал янки. — Отчего же мы дураки, скажи пожалуйста?

— Потому что нам следовало бы взять наверху у покойников несколько штук костей. Им бы это было решительно все равно, а нам крепкая, длинная, широкая кость оказала бы хорошую услугу в качестве заступа.

— Хорошая мысль! — заметил Джонни со своей обычной краткостью. — Я иду наверх за заступами.

Он собирался броситься по коридору вверх, как вдруг послышался глухой шум.

— Э! Все громы небесные! — заворчал Марий. — Вот и еще что-то!

От боковой части сточной трубы отделился камень и, скатившись, закупорил трехметровое отверстие, которое они с усилием раскапывали уже целых два часа. Приходилось начинать снова эту утомительную работу. Но это было еще не все! За камнем посыпались еще обломки и загромоздили ведущий наверх коридор. Наши беглецы не могли теперь двинуться ни взад, ни вперед. Если им не удастся удалить хоть одну преграду, скоро станет нечем дышать, притом толщина этой преграды была им совершенно неизвестна.

Осыпь песка, обнажив новый слой почвы, вызвала новый обильный фосфорический свет. Они могли видеть друг друга, как днем. Хотя положение казалось более отчаянным, чем когда-либо, эти люди с железной волей не потеряли мужества. Но им долго не пришлось погружать свои усталые и окровавленные пальцы в насыщенный фосфором песок. При первой же попытке произошла еще маленькая осыпь, и они увидели огромный ящик, до тех пор закрытый песком. Этот ящик был сделан из очень толстого дерева, так как при ударе не издавал пустого звука; он закрывал собою отверстие, через которое можно было бы выйти наружу, в равнину. Капитан, сильно удивленный, осмотрел его со всех сторон и не мог удержаться от восклицания. На металлической, сильно потемневшей дощечке, должно быть, из серебра, были начертаны буквы, которые при фосфорическом свете было не трудно прочесть.

— Смотрите, Патрик, — воскликнул он, — это ваше имя: Леннокс, герцог Ричмондский, и над ним герб.

— Это герб нашего семейства! — сказал Патрик, осмотрев дощечку.

Берар в темнице. — В ожидании смерти. — Пундит Кришна. — Господин и слуга. — Комната Совета. — Пундиты. — Семь великих начальников. — Что такое адепты первой степени. — Власть без границ. — Берар осужден на смерть: он должен сам себе отрезать голову. — Фальшивая тревога. — Осуждение Биканеля.

Когда Берар был заперт Биканелем в таинственной, неизвестной ему комнате, он предался бессильной ярости.

Во-первых, его силой заставили покориться, что бывает вообще унизительно и обидно особенно для таких людей, как Берар, который был всем известным факиром, страшным начальником жестоких поклонников Кали, богини смерти, наконец, одним из первых в числе таинственных личностей Индии.

Во-вторых, запертый, пойманный в ловушку, осужденный на голодную смерть, он навсегда лишался возможности выполнить поручение, возложенное на него браминами. Наконец, он и сам всей душой желал освободить капитана Пеннилеса и его приближенных, защитить их от оскорблений, устранить опасности, грозившие им со стороны английского правительства, одним словом, спасти их. Невозможность осуществить это огорчала его несравненно больше, чем оскорбление, нанесенное его самолюбию.

Этот мрачный человек, в котором было столько противоположных свойств, злой и в то же время добрый, воплощавший в себе гения зла и гения преданности, считавший за ничто чужую жизнь, но всегда готовый отдать и свою собственную, этот Берар был по-своему человек долга.

Лишенный свободной воли, добровольно подчинившийся адептам первой степени, этим пундитам, которые составляют умственную аристократию Индии, он был их исполнительным орудием, но орудием сознательным, умным, одаренным инициативой и притом имевшим в распоряжении ужасные средства, данные ему этими гениальными мыслителями. Его, как и других факиров, его братьев, научили тайнам оживлять и умерщвлять, научили его быть нечувствительным к усталости, физическим и моральным невзгодам, всевозможным мучениям; его посвятили в науку под названием магнетизм, которая усыпляет человеческую волю, укрощает тигров, очаровывает змей и простирается даже на вещи материальные… И таким образом он сделался рукой этих действительно высших существ. Адепты мыслят, факиры действуют, всегда слепо и иногда ужасно.

От них прежде всего требуется отречение от своей личности. Потом им приказывают шпионить за известной личностью или служить ей с безграничной преданностью; быть солдатом индусской армии или сражаться в рядах мятежников; быть рабом или раджой; им велят также исцелять или наводить болезни, любить или ненавидеть, спасти кого-нибудь или убить… Они повинуются без единого слова, без жеста, без колебания, и ничто не может их остановить.