Как следствие, старинная феодальная сеньория, которая уже в XIII – начале XIV в. начала разрушаться, теперь полностью трансформировалась: землевладельцы превратились в рантье, трудовые повинности исчезли, а с ними исчез и статус крестьянской зависимости. Крестьяне стали держателями постоянных, передаваемых по наследству участков или временных, но, как правило, долгосрочных наделов. Эти процессы шли неравномерно, многим крестьянам они представлялись слишком медленными, а потому требования полной отмены зависимости стали отныне постоянным лозунгом многочисленных крестьянских восстаний – даже тех, которые были вызваны иными причинами, как, например, в Англии в 1381 г. Подобные ситуации – классический пример того, что современные социологи называют общественным недовольством, спровоцированным социальными ожиданиями в условиях общего улучшения обстановки.

Конец XIV в. и XV в. иногда называли «золотым веком» для крестьян и сельских работников. Конечно, это некоторое преувеличение; но, видимо, крестьяне в условиях избытка земли и недостатка рабочих рук в целом действительно стали жить лучше, а землевладельцы соответственно хуже: их доходы в большинстве случаев снизились, и воспользоваться благоприятной ситуацией на рынке далеко не всегда представлялось возможным.

Крестьяне вместе с тем не могли в полной мере использовать преимущество новых условий. Рынок пребывал в состоянии упадка, поскольку городское население значительно сократилось и в целом обеднело. Во многих случаях стало невозможно или невыгодно вновь заселять пустующие участки; землевладельцы со своей стороны намеренно превращали пахотные земли в пастбища: для ухода за крупным рогатым скотом и овцами требовалось гораздо меньше работников, чем для пахоты, сева и жатвы. В результате по всей Западной и Центральной Европе опустели сотни деревень. Лишь сравнительно недавно историки смогли в полной мере оценить подлинные масштабы этого феномена «потерянных деревень»: их местоположение нередко можно определить по аэрофотоснимкам, на которых проступают контуры старых систем полей и фундаментов зданий под новыми пастбищами и изгородями.

Кроме того, крестьяне были не единственными, кто мог извлечь выгоду из сложившейся ситуации: им приходилось делить свои прибыли с государством. Обнаружив, что доходы с королевских земель упали так же, как и в частных поместьях, короли начали компенсировать потери путем систематического введения новых налогов – косвенных (на ввоз и вывоз) или прямых. Начиная со времен Эдуарда I (1272–1307) английские короли стали облагать налогом вывоз шерсти. Купцы, вывозившие шерсть для сукновальных мастерских Фландрии, не понесли особых убытков, поскольку им было разрешено учредить торговую монополию – «Шерстяную компанию», и они переложили налог на плечи производителей шерсти, уменьшив им плату.

Много тяжелее оказались прямые налоги, затрагивавшие гораздо большее количество людей, например подушные налоги 1377 и 1380 гг., которые послужили непосредственным поводом для крестьянского восстания 1381 г. С обоих берегов Темзы – из Эссекса и из Кента – толпы народа выступили на Лондон. Там они нашли союзников; малолетнему королю Ричарду II и его советникам пришлось согласиться на требования восставших. Когда крестьяне разошлись, власти нарушили свои обещания и отомстили крестьянским вождям. Но восстание продолжало жить в народной памяти и легендах. Горький иронический вопрос английских крестьян 1381 г.:

был тут же переложен в похожие куплеты на других германских языках и стал лозунгом бесчисленных восстаний в XV в.

Особое беспокойство вызывал у властей религиозный подтекст этой пропаганды. Но разве дело могло обстоять иначе? Любой аспект человеческой жизни определялся в то время религиозными предписаниями, а любой аспект морали имел религиозный характер. Повиновение властям составляло центральный пункт любой морали, поэтому восстания можно было рассматривать как плод самого тяжкого из семи смертных грехов – гордыни (другие – гнев, жадность, зависть, чревоугодие, похоть и леность); именно гордыня побудила Люцифера восстать против Бога и превратиться в падшего ангела. Когда тяжелые налоги, гнет или просто голод толкали людей к восстанию, они, конечно, стремились найти религиозное оправдание своим действиям. Подобного оправдания, разумеется, нечего было искать у католической церкви – союзника, защитника и даже воплощения существующей власти. Такую роль могли взять на себя либо еретические движения, подобные лоллардам в Англии, которые требовали у церкви отказа от всех ее владений и возвращения к апостольской простоте, либо неформальные религиозные течения как внутри церкви, так и вне ее. К числу последних относились, например, многочисленные сторонники разнообразных учений о скором пришествии Христа; для них существующая власть была олицетворением сатанинского владычества или во всяком случае чем-то таким, что вполне созрело для свержения, за чем должно последовать тысячелетнее царство божьей справедливости.

Эти движения, почти неуправляемые, возникали довольно часто, однако географически их влияние ограничивалось обычно пределами определенной местности, а в социальном плане – низшими слоями городского и сельского населения. Поэтому властям – хотя они и проявляли заметное беспокойство, – как правило, без труда удавалось наводить порядок. Лишь когда религиозные движения охватывали значительные районы и большие массы населения, они становились действительно опасными для существующей власти, как это случилось в Чехии в начале XIV в. или в Германии в начале XVI в.

Черная смерть способствовала разрушению не только феодальных отношений между сеньором и зависимыми крестьянами, но и вассально-ленных связей. Здесь она также не столько вызвала к жизни новые процессы, сколько ускорила те, которые начались по меньшей мере на сто лет раньше. Прежние отношения личной верности, основанные на земельных владениях и службе, главным образом военной, уступали место денежным и договорным отношениям. Практика денежных расчетов существовала давно – с момента возникновения феодализма в IX–X вв.: женщины и дети, считавшиеся держателями ленов, вносили деньги в счет военной службы. Но теперь сеньоры находили все более удобным распространять эту практику на всех вассалов: на доходы от вассальных поступлений они могли нанимать профессиональных солдат или постоянно держать при себе рыцарей и прочих служилых людей. Земля и отношения землевладения все еще сохраняли значение, но отныне можно было наниматься на рыцарскую службу к крупным феодалам за постоянную плату, единовременное вознаграждение или другие пожалования (самому рыцарю или его семье) – вне зависимости от того, держал ли рыцарь лен от сеньора или нет.

Некоторые историки называли эту новую систему отношений «незаконнорожденным феодализмом» и рассматривали ее как отступление от классического феодализма или как его деградацию. Действительно, она делала богатых людей очень влиятельными и поэтому была чревата ростом коррупции в обществе. Еще до эпидемии Черной смерти в Англии раздавались жалобы на то, что

При этом, разумеется, трудно утверждать, что в предшествующее время отправление правосудия было организовано сколько-нибудь лучше, а могущественные люди использовали свое влияние более честным образом.

В новой системе базовые политические и социальные отношения напоминали уже не столько отношения сеньора и вассала, сколько отношения патрона и клиента. «Патронаж» и стал той силой, которая приводила в движение шестеренки нового общества. Если феодальная система прежних поколений носила преимущественно военный характер, то новые отношения патрон-клиент имели в основном гражданский характер, хотя могли использоваться (и использовались) и для военных надобностей. Таким образом, возникла весьма гибкая система социальных связей, способная приноравливаться к самым разным условиям; она оставалась базовым элементом европейского общества вплоть до конца XVIII в. Конечно, такая система была чревата коррупцией, ибо в обществе, где особую роль играли статус человека и его привилегии, люди, естественно, использовали свое положение в целях личной выгоды либо во благо родственников и клиентов. Более того, от них даже ожидались соответствующие действия: в противном случае, какой смысл занимать определенное положение? Иначе говоря, такая практика была общепризнанной. Но с начала XIV в. стали раздаваться голоса сомневающихся. Поначалу, как мы видели, это были голоса крестьян, ремесленников и еретиков, но даже и они носили спорадический характер. В целом люди признавали, и это мнение основывалось на огромном опыте, что открытой коррупции лучше всего может противостоять сильный правитель. Но и самые сильные правители нуждались в клиентах – влиятельных людях, из которых можно было сформировать лояльную государственную администрацию. Следует отметить, что в то время ни один правитель не имел в своем распоряжении достаточного количества опытных, послушных и сравнительно честных чиновников, пригодных для гражданской службы, на что может рассчитывать любое современное правительство. Даже небесная иерархия моделировалась по земным образцам: ведь кем, собственно, были святые, особенно местные, близкие и хорошо знакомые, которым люди молились о заступничестве перед Богом, как не патронами, проявлявшими заботу о своих клиентах?