Во второй половине XV в. главенство Москвы стало признаваться во всей христианской Руси. Иван III (1462–1505), которого называют Иваном Великим, провозгласил себя «милостью Божьей великим князем всея Руси». Когда император Фридрих III предложил ему королевскую корону, Иван ответил: «Мы божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы. Молим Бога, чтобы нам и детям нашим дал до века так быть, как мы теперь государи на своей земле, а поставления как прежде ни от кого не хотели, так и теперь не хотим».[106] Иван требовал титула императора, на что Фридрих не согласился. Иван проводил политику полного подчинения себе прочих русских князей. К числу самых значительных его успехов относится присоединение Новгорода в 1478 г. – город утратил самостоятельность и управлялся отныне великокняжеским наместником. Почти семьдесят знатных новгородских фамилий были выселены из города и получили новые поместья в удаленных местах. Для великого князя Московского присоединение Новгорода с его богатой торговлей и обширными территориальными владениями означало принципиальное усиление своего положения, богатства и влияния. Но было ли падение единственного независимого города-государства выгодно для Руси в целом – это весьма спорный вопрос. С Новгородом исчез последний противовес московской автократии, которая не встречала серьезного противодействия вплоть до XX в. и в конечном счете сменилась другой автократией еще худшего свойства.

Люди XIV в. не отдавали себе отчета в том, что, как это ясно нам, понтификат Бонифация VIII был неудачным и одновременно поворотным эпизодом в истории средневекового папства. Внешне авиньонские папы располагали большей властью, чем когда бы то ни было: их высказывания по вопросам веры и вероучения пользовались авторитетом, они устанавливали налоги на духовенство, контролировали финансы, утверждали епископов и аббатов по всему христианскому миру и отзывали дела из местных церковных судов для рассмотрения в курии. Располагая «полнотой власти», «правом связывать и освобождать» (в том числе и от обетов), папы могли игнорировать, что с успехом и делали, те обещания, которые они давали перед своим избранием. Абсолютизм личной власти вряд ли мог иметь более широкие пределы.

Но за такое положение приходилось дорого платить. И папские налоги на духовенство, и назначение на церковные должности необходимо было согласовывать с местными властями. Короли и князья находили такое сотрудничество выгодным, поскольку они выговаривали в свою пользу значительную часть церковных налогов и все больше влияли на назначение местного духовенства. Естественно, что и духовенство больше связывало свои карьерные расчеты с местными владетельными особами, чем с папами. В середине XIV в. герцог Австрийский открыто заявлял: «В моих землях я сам буду папой»; вскоре эти слова стали повторять и другие правители.

В то самое время как папство максимально расширило и международную организацию церкви, и административный аппарат центрального управления, фундамент этой организации управления начал размываться. Церковь превратилась во всеохватывающую международную организацию еще тогда, когда помимо духовенства лишь единицы были грамотными, а само духовенство – немногочисленным. Благодаря целому ряду пап – блестящих политиков и организаторов – папство умело использовало эту ситуацию, равно как и относительную слабость светских властей для установления не только духовного, но и административного контроля надо всей церковью. В течение многих столетий люди привыкли видеть в этой международной организации, – явлении, безусловно временном, хотя и долговечном, – воплощение духовного единства всего христианского мира.

Европа, однако, становилась богаче и могла теперь содержать гораздо более многочисленное духовенство, не считая образованных мирян. Ныне европейские государства и их правители не испытывали особой нужды в церкви как единой международной организации; скорее, они были заинтересованы в создании национальных университетов для подготовки теологов, юристов и врачей. Теперь уже не нужно было действовать с такой оглядкой на Рим, как раньше. Местному духовенству папская власть представлялась лишним бременем, а для мирян она была чем-то далеким, не имеющим прямого отношения к их духовным нуждам. Спасти единство Латинской церкви могли только решительные чисто религиозные и организационные реформы.

Историки нередко порицают Бонифация VIII, Иннокентия III и даже Григория VII за то, что они направили развитие церкви по ложному пути. Подобные упреки между тем основаны на непонимании самой природы тех религиозных, моральных и политических проблем, с которыми сталкивались папы, и возможных способов их решения. Ни сами папы, ни их современники не могли предвидеть того, что рост благосостояния, распространение светского образования и усиление национальных государств подорвут экономические, культурные и политические основания той величественной постройки, которую они возводили.

Разумеется, в XIV в. никто еще не был способен увидеть проблему под таким углом зрения, но необходимость в реформах ощущалась повсюду и выражалась все более отчетливо. Свое крайнее выражение эти настроения нашли в Великой схизме.

В 1376 г. папа вернулся в Рим. На конклаве 1378 г. кардиналы под влиянием римской толпы избрали папой итальянца Урбана VI. Многие французские кардиналы, которые составляли большинство коллегии, были недовольны тем, что впервые за многие годы папой избран не француз. Но гораздо существенней была проблема папских полномочий. Коллегия кардиналов стремилась ограничить власть папы и приобрести контроль над его действиями. Урбан VI был человеком авторитарным и бесцеремонным. Реформу церкви, о которой говорили повсюду, он полагал начинать с коллегии кардиналов. Кардиналы не имели легитимных средств воспрепятствовать папе, но абсолютизм власти, который и прежде не слишком способствовал авторитету папства, теперь обернулся почти фатальной слабостью. Через несколько месяцев после избрания Урбана VI французские кардиналы и их сторонники объявили его низложенным и избрали папой француза Климента VII, который вернул свою резиденцию в Авиньон.

Так в Европе возник конфликт верности: Франция и ее союзники – Шотландия, Неаполь и некоторые испанские королевства – поддерживали авиньонских пап; противники Франции, в первую очередь Англия, североитальянские государства и большинство немецких князей сохранили верность Риму. Некоторые владетельные особы, например герцог Бургундский, примыкали то к одному, то к другому лагерю в зависимости от обстоятельств. Эти предпочтения диктовались исключительно политическими соображениями, и местное духовенство за единичными исключениями (например, Парижский университет) с готовностью поддерживало решения светских владык. Теологи Сорбонны в Париже считали нужным созвать собор, который представлял бы всю церковь, мог бы восстановить ее единство и реформировать «сверху донизу». С этой целью они предложили целую «конституционную» теорию, которая шла гораздо дальше легитимного права коллегии кардиналов противостоять папской автократии. Соперничавшие папы не выдвигали ничего подобного этой широкой программе; но поскольку конца расколу не было видно, все больше и больше влиятельных представителей церкви и светских правителей склонялось к позиции парижских теологов. Наконец, в значительной мере по инициативе Франции кардиналы из соперничавших партий решили действовать и созвали в Пизе Вселенский собор (1409).

В этот момент трагедия обернулась фарсом: собор избрал нового папу и низложил двух прежних: и авиньонского, и римского. Они отказались признать свое низложение, и Европа обрела трех пап. Наконец, в Констанце под покровительством императора Сигизмунда был созван новый собор.