— Отходим, — принял решение кэптэн Рис. — Русские расстреляли все торпеды, а их броненосцы вряд ли дадут больше десяти узлов, тогда как наши все еще на двенадцати. Находясь на дне, мы не сможем помочь ни туркам, ни Персидской эскадре.

Будь адмирал Фишер в строю, командир «Коллингвуда» не решился бы противостоять его харизме, но Джеки, получивший по затылку вырванным при взрыве куском палубного настила, находился в корабельном госпитале, а значит он, Уильям Стоукс Рис, имел право действовать по своему усмотрению.

— Броненосец, — прищурился командир «Миноги», злой и расстроенный из-за неудавшейся утром атаки. — Британец. Типа «Адмирал». Один. Видимо, что-то у него не так. Боевая тревога! Срочное погружение!

— К проходу пойдет, Павел Петрович? — поинтересовался минный офицер. — К протраленному?

— А куда ж ему еще? Там-то мы его и подождем. Дестройеров я при нем не вижу. Никуда он от нас не денется. Всеми четырьмя будем его бить, чтобы наверняка!..

— Шлюпки на воду! Машинную команду и всех прочих — наверх! — распоряжался капитан Рис. — Адмирала — в катер!

Наглая русская лодка, всадившая в «Коллингвуд» целых две торпеды, в дополнение к полученной от «Двенадцати Апостолов», всплыла достаточно благоразумным образом — в полутора милях от последнего броненосца британской Черноморской Эскадры. Один из подводников вытащил на палубу здоровенный фотоаппарат на складной треноге и сделал несколько снимков.

Уже потом, когда «Коллингвуд» лег на бок и, соответственно, не мог вести огонь даже из трехфунтовок, русские приблизились и сбросили пару складных шлюпок, после чего удалились в направлении Севастополя. Две эти шлюпки, два катера, полубаркас, ялик и четыре вельбота были единственными британскими судами, вернувшимися обратно в Босфор. Два уцелевших в бою дестройера разной степени повреждённости, преследуемые «Алмазом», выбросились на берег в Кефкене. Третий почти прорвался, но подорвался на мине на входе в пролив, еще один интернировался в болгарском Бургасе и последний — в Констанце. Слухи распространялись быстро, и волнения команд на турецких броненосцах «Гамадие» и «Мессудие» удалось подавить с большим трудом.

В самой Британии с некоторой озабоченностью, не переходящей грань пристойности, вспоминали времена Непобедимой Армады и Трафальгара. Впервые за столетие море было не защитой берегов Альбиона, а дорогой, по которой на Острова могли прийти безжалостные захватчики…

Адмирал Фелькерзам так и не ступил с триумфом на берег: сердечный приступ настиг его в тот момент, когда он осознал, что помимо уходящего «Коллингвуда» и улепетывающих миноносцев, врагов у него не осталось. Русская эскадра с полностью расстрелянными погребами, израненная, обожжённая пожарами, залитая потом и кровью ополовиненных экипажей, сидящая по клюзы в воде, но всё ещё живая и грозная, возвращалась в Севастополь с победой, потеряв в бою всех адмиралов. Узнав об этом Император Всероссийский Николай Второй непроизвольно сломал в кулаке мундштук своей любимой трубки.

Барон Ротшильд держался очень хорошо. На твердую четверку! Всё-таки воспитание и опыт финансиста обязывали. Но по стреляющим глазам и плотно сжатым пальцам на набалдашнике трости угадывалось волнение и некоторая растерянность, свойственная любому человеку, попавшему в непривычную обстановку и испытывающему жестокий психологический дискомфорт из-за несоответствия представлений о том, что он должен видеть и действительностью. В данном случае внешний вид Ставки Верховного главнокомандования России явно диссонировал с представлением о том, как должен выглядеть двор российского монарха, ведь его роскошь была притчей во всех европейских языцех. Вместо старательно прикидывающихся мебелью лакеев, пышных нарядов камердинеров и роскошных хвостов фрейлин — абсолютно нетипичные для начала ХХ века три кордона охраны, работающих по непонятному алгоритму, кожаные куртки необычных охранников и женские военные мундиры, полувоенный простоватый френч самого монарха и такая же скромная одежда его свиты. Вся атмосфера и близко не напоминала традиционную, привычную, заставляя Ротшильда нервничать и сбиваться с делового настроя. Первая встреча в Баку почти полтора года назад была слишком краткой и походной для обеих сторон. Служебный антураж жизни русского царя финансист видел впервые и он никак не укладывался в распространенный имидж и сформированный стереотип.

—Срочность, с какой Вы, уважаемый барон, запросили аудиенцию, говорит об экстраординарности сведений, имеющихся у вас или о резком изменении обстоятельств, с коими вы столкнулись? — взял на себя инициативу император, пригласив присесть финансиста за длинный стол совещаний, накрытый зеленым сукном.

— И то, и другое, Ваше Величество, — слегка наклонил голову Ротшильд, — но прежде всего мне хотелось бы выразить своё восхищение победами русского флота, весьма неожиданными, надо сказать, для всей Европы…

—… заставившими пожалеть некоторых особо нервных вкладчиков о поспешных продажах русских ценных бумаг по явно заниженной стоимости, — закончил за финансиста император и в его глазах промелькнула искорка.

—Да, Ваше Величество, — согласился Ротшильд, Вы поставили в трудное положение многих жителей Старого Света, выкупив у них при посредничестве господ Рябушинских русские товарные векселя за 10 % от номинала…

—Мы просто прилежно скопировали технологию Вашего достославного предка, Натана Ротшильда, удачно сыгравшего на понижении во время битвы при Ватерлоо, что позволило Вашей семье образцово-показательно ограбить всю лондонскую биржу. Вот уже скоро сто лет, как вся Британская империя не в состоянии расплатиться по своим обязательствам.(*) На этом фоне заработанные Россией двенадцать миллиардов рублей — весьма скромное вознаграждение. Сейчас, насколько я понимаю, речь идет не только о бюргерах и ситуайенах, но и о банках, кредитующих этих уважаемых господ и испытывающих некоторое затруднение с возвратом займов, — дополнил финансиста император.

— Вы чрезвычайно хорошо информированы, — еще раз наклонил голову Ротшильд, стараясь не показать, насколько болезненно слышать слова, полные плохо скрытой иронии. — Количество сомнительных и безнадежных кредитов растет, как снежный ком, котировки ценных бумаг практически всех европейских банков пошли вниз, а некоторые уже объявили себя банкротами. Но в настоящее время финансовый мир больше волнует не столько сохранность капиталов, сколько вопрос личной безопасности.

— А почему это так тревожит финансистов? — с лёгкой, едва заметной улыбкой спросил император, — что угрожает безопасности скромных банковских тружеников?

— Ваше Величество, согласитесь, не каждый день на воздух взлетает сразу десять весьма влиятельных людей страны, а следом на одной из самых богатых бирж мира воцаряется Содом и Гоморра.

— Насколько мне известно, на биржевой панике в Нью-Йорке кое-кто уже успел очень прилично заработать, — глаза императора уперлись в барона так, что тот почувствовал себя медведем на рогатине. — Что же касается трагедии на острове Джекил… Так бывает, когда люди пренебрегают библейскими истинами…

—Какими? — живо откликнулся Ротшильд, рассчитывающий совсем на другое поведение монарха.

— Quae sunt Caesaris Caesari et quae sunt Dei Deo. «Воздадите же кесарева кесареви и божия богови», — процитировал император Евангелие от Матфея. — Если вдруг финансист возомнит себя солдатом, революционером, бунтарем, объявив войну без правил, то он должен быть готов, что к нему будут относиться соответственно…

—И Ваше Величество знает, кто отнесся соответственно к несчастным коммерсантам с Уолл-стрит?

—О! Этот список настолько велик, что мы рискуем до ночи перечислять имеющих право на месть, в том числе на кровную.