В этот день приёмник не отдыхал ни минуты. Около двух часов ночи он, правда, замолк. Но оказалось, что старик просто забыл, как принимать Ташкент. Он разбудил Вольку, расспросил его и снова приблизился к приёмнику.

Случилось непоправимое: старик до самозабвения увлёкся радио.

На зимние каникулы Женя уехал к родным в Звенигород. Четвёртого января на его имя пришло письмо, представляющее незаурядный интерес по крайней мере в трёх отношениях. Во-первых, это было первое в его жизни письмо, адресованное не Жене или Евгению, а Евгению Николаевичу Богораду. Во-вторых, это было первое письмо, написанное Хоттабычем своему юному другу. Но ещё больший интерес представляло самоё содержание этого в высшей степени примечательного послания.

Вот оно с некоторыми сокращениями.

«О любезнейший и драгоценнейший друг мой, прелестное и неповторимое украшение школ и спортивных площадок, упоительная надежда отечественных наук и искусств, радость и гордость родителей и друзей своих, Евгений ибн Николай из знаменитого и благородного рода Богорада, да будет твой жизненный путь усеян розами без шипов и да будет он столь долог, сколь желает тебе этого твой ученик Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб!

Ты помнишь, надеюсь, как велика была моя радость и благодарность, когда полгода назад ты, о юный друг мой и друг моего юного спасителя, освободил из ужасного заточения в медном сосуде моего несчастного брата Омара Юсуфа ибн Хоттаба, с которым мы были так жестоко разлучены в течение долгих тысячелетий.

Но сразу вслед за радостью долгожданной встречи пришло и тягостное разочарование, ибо брат мой оказался существом неблагодарным, недалёким, сварливым и завистливым. И он, как ты, вероятно, помнишь, задался целью слетать на Луну, чтобы самолично удостовериться, действительно ли её поверхность покрыта горами, как об этом, на основании науки, именуемой «астрономия», заявил наш высокообразованный друг Волька ибн Алёша.

Увы! Не бескорыстная жажда знаний руководила моим неразумным братом, не благородное и похвальное стремление познать мир, а суетное и невежественное желание унизить и посрамить человека, пытавшегося удержать его от непоправимого поступка.

Он не посчитался и с данными другой науки, по названию «механика», и тем самым обрёк себя на вечное и бесполезное вращение вокруг Земли, которая, как мне удалось недавно узнать (кто бы мог подумать), в свою очередь вращается вокруг Солнца.

Четвёртого дня получил я от тебя, о Женя ибн Коля, послание, именуемое научным словом «телеграмма», в котором ты столь великодушно и приятно поздравил меня с Новым годом.

И тогда я вспомнил, что день и ночь мотается по небу мой неприятный, но глубоко несчастный брат и что некому поздравить его с наступающим Новым годом.

И тогда я собрался и вылетел ровно в полдень в далёкие небесные просторы, чтобы навестить Омара Юсуфа, поздравить его и, если это окажется возможным, помочь ему вернуться на Землю.

Я не буду, о Женя ибн Коля, утруждать твоё благосклонное внимание описанием того, как мне удалось управиться с законом всемирного тяготения, ибо не в этом заключается цель моего повествования. Достаточно сказать, что поначалу и я вылетел с той примерно скоростью, что и Омар Юсуф, и, так же как и он, превратился в спутника Земли, но превратился только временно и ровно на столько, сколько требовалось мне для свидания с Омаром. А потом, когда я увидел, что мне пора возвращаться на Землю, я обратился лицом в её сторону и придал своему телу как раз такую скорость, какая требовалась для преодоления силы, которая, вращала меня вокруг земного шара, как наполненное водой ведёрко вращается на туго натянутой бечёвке в руках иного мальчишки. Какова эта скорость, здесь писать не место. Когда мы увидимся, я покажу тебе все расчёты, предварительно проделанные мною благодаря знаниям математики, астрономии и механики, которыми я обязан тебе и Вольке ибн Алёше, великодушию вашему и высокому терпению. Но не об этом сейчас речь. Я хотел навестить своего братика…»

Тут Хоттабыч, очевидно, прослезился, потому что на письме в этом месте расплылись чернила. Нам поневоле приходится пропустить несколько строк.

«Оставив Землю, залитую весёлым полуденным солнцем, я вскоре оказался в кромешной тьме, ужасающей и невыносимо холодной. И блистали в этом ледяном мраке ярким, но мёртвым, немерцающим блеском по-прежнему далёкие точки звёзд да слепил глаза чуть желтоватый диск пылающего Солнца.

И долго я летал среди холода, мрака и тишины и уже совсем было отчаялся в своём предприятии, когда вдруг на чёрном бархате неба появилось ярко освещённое Солнцем долговязое и тощее тело. Оно приближалось ко мне с огромной быстротой, и по длинной бороде, развевающейся подобно хвосту кометы, и по непрестанному злобному бормотанью я без труда узнал своего брата.

«Селям алейкум, Омарчик! — воскликнул я, когда мы с ним поравнялись. — В добром ли ты находишься здоровье?»

«Да так, ничего, — неохотно и неприветливо отвечал мне Омар Юсуф. — Как видишь, вращаюсь себе помаленьку вокруг Земли. — Он пожевал губами и сухо добавил: — Ну, а теперь говори, что тебе нужно. Не забывай, что ты прилетел к занятому человеку. Кончил дело и — улетай».

«Чем же ты так занят, о любезный брат мой?» — вопросил я его.

И он мне ответил:

«То есть, как это чем?! Я же сказал тебе, что работаю спутником Земли. Вращаюсь, как проклятый, день и ночь без минуты отдыха…»

«О горе мне! — воскликнул я тогда в великой скорби. — Сколь печальна и неинтересна твоя жизнь среди вечного холода и тьмы, в беспрестанном и бессмысленном вращении вдали от всего живого!»

И я залился слезами, ибо мне было бесконечно жаль моего брата.

Но Омар Юсуф в ответ на мои сердечные слова только холодно и снисходительно промолвил:

«Не жалей меня, ибо меньше кого бы то ни было я нуждаюсь в жалости. Посмотри — и ты убедишься: я самое большое из всех небесных тел. Правда, Солнце и Луна светят, и даже довольно ярко, а я не свечусь, но зато я несравненно крупнее их. Я уж не говорю о звёздах, которые столь малы, что множество их спокойно уместится на моём ногте. — Тут на его лице появилось некое подобие благожелательной улыбки. — Если хочешь, — промолвил он, — присоединись ко мне, стань моим спутником — будем вращаться вместе. И тогда, если не считать маня, ты будешь крупнейшим из небесных тел».

Но напрасно я обрадовался этому хоть и необычному, но всё же проявлению братских чувств, ибо Омар Юсуф так обосновал своё предложение:

«А то у всех светил имеются спутники, а у меня нет, Даже как-то неудобно перед другими светилами».

Я поразился невежественности и глупой самовлюблённости моего брата.

Я понял, что он не желает возвращаться на Землю, и с тяжёлым сердцем сказал ему:

«Прощай, ибо я спешу: мне ещё нужно успеть поздравить кое-кого из моих юных друзей».

Но Омар, которому, видимо, пришлась по сердцу его идея, взревел:

«А спутником моим кто будет? Оставайся лучше добром, или я разорву тебя на куски!»

С этими словами он вцепился в мою левую ногу, но я не растерялся, резко свернул в сторону и вырвался из рук Омара, оставив в них одну из моих туфель. Он, конечно, пожелал догнать меня, но не мог этого сделать, ибо должен был продолжать свой бесконечный путь по замкнутой кривой, именуемой словом «орбита».

Но, отлетев на приличное расстояние, я всё же почувствовал некоторую жалость к моему неприятному и себялюбивому брату и крикнул ему:

«Если тебе так уж требуются спутники, о Омар Юсуф, то за этим дело не станет!»

Я вырвал из своей бороды пять волосков, разорвал их на мелкие кусочки и развеял во все стороны. И тогда вокруг Омара Юсуфа стало вращаться много разноцветных, красивых шариков размером от горошины до очень большой тыквы. И это были вполне приличествующие ему спутники и по размеру и по красоте.