У местных товарищей не имелось автомашины, да и не прошел бы автомобиль по весенним разбитым проселкам. Для поездки в деревню Калинину подготовили тарантас. Лошадка была выносливая, шла ровной, размеренной рысью. Михаил Иванович с удовольствием вдыхал терпкий, ни с чем не сравнимый запах оттаявшей, прогретой солнцем земли. Мыслями уносился в Верхнюю Троицу. Мужики сейчас к севу готовятся. При первой же возможности надо съездить…

За березовой рощей показались крыши деревни. Лошадь, предчувствуя близкий отдых, пошла веселее. Тарантас прогромыхал по широкой улице и подкатил к крыльцу двухэтажного дома: низ кирпичный, а верх деревянный. Здесь собралась уже большая толпа. Кучками грудились мужики, повсюду пестрели бабьи платочки. Михаилу Ивановичу и сопровождавшим его товарищам преподнесли на блюде хлеб-соль. В толпе раздавались голоса:

— Где? Который Калинин-то? Высокий? Или вой тот, в шапке?

Михаил Иванович, улыбаясь, поднялся на крыльцо, облокотился на перила, свертывая козью ножку. Председатель волостного Совета объявил:

— С вами, гражданы, будет сейчас говорить товарищ Калинин, который у нас самый главный исполком по всей России.

— Да где же он? Пусть встанет!

— А я и стою, — весело произнес Михаил Иванович. — Я на вас гляжу, вы — на меня.

В толпе засмеялись. Кто-то усомнился:

— Неужто самый главный? Больно уж прост. Как и все.

— Я такой же крестьянин, как и вы, — пояснил Калинин. — В такой же вот деревне вырос, пахать-сеять учился. А теперь рабоче-крестьянская власть меня наверх выдвинула. Приехал я к вам узнать насчет вашей жизни. Если у кого есть вопросы или жалобы, то все они будут мною приняты. И сейчас же будет то или иное решение. А если дело сложное и сразу решить нельзя, то, когда приедем в Москву, там разрешим.

Шум поднялся на площади. Раздался голос:

— Что, прямо подходить и спрашивать?

— Хочешь — подходи, а не хочешь — с места давай, только погромче. Ну, у кого наболело, кто первый?

Расталкивая людей, к крыльцу пробилась немолодая крестьянка, гладко причесанная, в черной кофточке с горошинками. Поклонилась Калинину. Он ей тоже. Голос у нее низкий, приятный:

— Муж мой ремесло знает. Дровни делал — вся деревня на них ездит. В военный обоз его дровни брали. А с осени запретил хромой черт, — показала она пальцем на председателя волисполкома. — Говорит, наживаемся и это самое… эксплуатируем. А кого эксплуатируем-то? Сами себя? Не воровали, чать, трудились. А теперь мужикам зимой ездить не на чем…

— Верно! — поддержали ее. — Рогожу и то не велят продавать!

— Тихо, товарищи, — поднял руку Михаил Иванович. — Председателя, гражданка, черным словом ругать не надо, нехорошо это. А насчет домашних ремесел и кустарничества с полным авторитетом говорю вам следующее: Советская власть их не запрещает, а даже наоборот. Стране нужны и дровни, и лопаты, и всякая мебель, и веревки с рогожами. Все пригодится народу и армии. Кустарный промысел следует охранять так же, как рабочий класс охраняет свои фабрики и заводы.

— Никаких разъяснений про это нету, — оправдывался председатель волисполкома.

— Будут, — заверил Михаил Иванович. — Напечатаем и разошлем.

— Спасибо тебе, отец родной! Вот уж разуважил так разуважил! — еще раз поклонилась ему женщина.

Лиха беда начало. Крестьяне осмелели, вопросы посыпались как из лукошка.

— Пошто торговля крестьянская запрещена?

— Это недоразумение уже уладили. Принято решение. Местные исполкомы обязаны не чинить препятствий в купле-продаже между крестьянами разных волостей и уездов. Торгуйте на здоровье сеном, дровами, другими предметами обихода.

— Почему в исполкоме одни партийные, а мы чем хуже?

— Ничем не хуже, — ответил Калинин. — Такие ошибки мы исправляем. Хорошо, когда в исполкоме есть беспартийные средние крестьяне, знакомые с местными условиями, авторитетные среди жителей.

— За что доктора нашего в уездной кутузке второй месяц держат? Больных поглядеть некому. Ребятишки животами маются, один ажник помер…

Михаил Иванович глянул на уездного представителя.

— В чем дело?

— Вроде бы агитацию за Колчака разводил, — неуверенно произнес тот.

— Разводил или "вроде бы"? — Голос Калинина прозвучал жестче.

— Еще не расследовали.

— Если взяли, надо расследовать сразу. А держать в кутузке — не дело. Это преступление — держать человека за решеткой без полной уверенности, что он виновен. И люди страдают, болеют. Товарищ Скрамэ, — подозвал Михаил Иванович сопровождавшего его представителя ВЧК, — срочно разберитесь с этим врачом и с другими арестованными. Если есть безвинно сидящие или по которым следствие не ведется, накажите местных работников, чтобы действовали строго по правилам, не компрометировали Советскую власть.

— Будет исполнено, — козырнул Скрамэ.

Последним, когда Калинин, выслушав все жалобы и приняв все письменные заявления, уже направился к тарантасу, приблизился к Михаилу Ивановичу местный священник с длинными и редкими льняными волосами, ниспадавшими на плечи, в старенькой рясе. Вздохнул глубоко и, набравшись решимости, заговорил о том, что крестьяне мало стали платить за совершаемые им требы, за крещение и отпевание. Не поможет ли власть образумить прихожан?

Столь необычная просьба, наивность, надежда, звучавшие в голосе священника, не только развеселили Михаила Ивановича, но и вызвали некоторое сочувствие. Положив руку на узкое, покатое плечо священника, Калинин пояснил:

— Церковь-то, как известно, у нас отделена от государства. Мы не вмешиваемся. Уж вы как-нибудь сами. — Подумал, улыбнулся с лукавинкой, посоветовал: — А знаете что, раз мало платят, откажитесь служить им.

— Значит, церковь закрыть? Замок повесить?

— А кто вам мешает?

— Эх-хе-хе. Семья большая, жить надо, детей кормить.

— Решайте сами, — повторил Михаил Иванович, — тут я вам не советчик.

Отдохнувшая лошадка бодро повлекла тарантас в сторону города, к железнодорожной станции. Михаил Иванович, прикрыв глаза, вспоминал события прошедшего дня, стараясь выделить то главное, ценное, что всплыло, прояснилось сегодня в общении с людьми. А в вагоне сразу записал на память несколько пунктов. Вполне возможно, что они станут основой, отправными точками для принятия правительственных решений.

Много железных дорог республики предстоит еще пройти "Октябрьской революции". "ВЦИК на колесах" — так станут называть потом этот поезд. Только лишь в самом первом рейсе было проведено около семидесяти митингов, собраний, бесед с трудящимися. И почти на каждом из них перед рабочими и крестьянами выступал Калинин. Множество интересных фактов, важный материал для размышлений привез он в Москву. И при первой же встрече рассказал все Владимиру Ильичу, ответил на интересовавшие его вопросы. Ленин был очень доволен: надежды, которые возлагал он на такую поездку, полностью оправдались.

Осенью 1919 года армия молодой республики добилась успехов на всех фронтах. Разгромленные колчаковские дивизии откатывались с Урала в Сибирь. Защитники Петрограда отразили наступление генерала Юденича. Особенно радовало Михаила Ивановича положение на юге. Там войска Деникина, двигавшиеся на Москву, начали терпеть поражение за поражением. Был освобожден Орел. Конный корпус Семена Буденного стремительным броском выбил беляков из Воронежа. Развернулось напряженное сражение за районы, богатые хлебом и углем. Туда как раз и отправился в очередной рейс поезд "Октябрьская революция".

3 ноября прибыли в Воронеж, где еще виднелись следы недавних боев. Чернели пепелища. Калинин сразу же спросил местных товарищей: где Буденный, как к нему попасть? Оказалось, что расстояние до конного корпуса не очень большое, он преследует белых где-то в районе населенного пункта Землянска. Но добраться туда трудно. Вокруг Воронежа остались мелкие подразделения белой конницы, в любой деревне можно нарваться на врага. Сплошного фронта нет. Лучше уж не рисковать, за пределы города не выезжать. Да и дороги из рук вон плохи, как говорится, колесу поздно, а полозу рано. В октябре лили дожди, вода затопила низины, на проселках грязь была по колено, а за последние дни резко похолодало, повалил снег, взвихрилась метель. Заблудиться можно, замерзнуть.