— Братва, я вас хорошо понимаю — корешиться с кем попало и мне не по кайфу. Я для вас пока бугор на ровном месте, но и вы мне не сокамерники. Поэтому добазаримся так: кто со временем решит свалить в завязку или перейти в другую бригаду — скатертью дорога, держать не станем; но тот, кто останется, должен помнить: у нас не блядский бордель и не богадельня. По понятиям главное что? Чтобы не стучали, не крысятничали и не было беспредела. Остальное ваша головная боль. Как говорится, «ни грамма в рот, ни сантиметра в жопу».

Последнюю фразу заглушил дружный смех.

Приободрившись после нежданной поддержки, Бур продолжил в том же духе:

— И запомните на будущее — если кого-то не устраивает моя рожа, скажите честно, а не жмитесь, как шлюхи на бану. Разойдемся краями сразу, чем потом рамсы передергивать и сбивать прикуп друг на друга. Все. Ну а детали обсудим позже.

Когда кабинет опустел, Вадим с грустью в голосе произнес:

— Ну вот и все. Мне пора.

Бур неловко замялся, а затем, подойдя к Стародубцеву, протянул тому руку:

— Ну пока, что ли?

Вадим крепко пожал протянутую ладонь и, резко развернувшись, направился к выходу, плотно прикрывая за собой дверь…

На втором этаже аэропорта Шереметьево-2 бурлила шумная толпа отъезжающих пассажиров. Всюду мелькали довольные лица улетающих и грустные физиономии провожающих. У стоек таможенного контроля громоздились плотные ряды всевозможных сумок и чемоданов. То тут, то там слышались голоса иностранных туристов, сливающиеся в один монотонный гул с русской речью, порой приправленной крепким нецензурным словечком.

Алена в сопровождении двух телохранителей скромно примостилась у шершавой стенки рядом с отделением связи. Она неустанно наблюдала за стеклянной входной дверью, пытаясь увидеть среди входящих мужчин своего возлюбленного.

Девушка заметно нервничала, то и дело поглядывая на циферблат наручных часов.

Вадим возник неожиданно и, как показалось Алене, из ниоткуда — точно сказочный джинн из бутылки. В руках Стародубцев держал огромный букет роз.

Подойдя к подруге, он протянул ей цветы и нежно прикоснулся губами к мягкой щеке. В ответ девушка крепко обвила руками его могучую шею. В ее глазах стояли крупные слезы.

Телохранители тактично отвернулись, не желая мешать столь интимной сцене.

— Вадим, родной, — не переставая шептала Алена на ухо любимому, крепко прижимаясь к его груди, — я уже стала волноваться. Если бы ты не приехал, я не смогла бы улететь одна.

— Все нормально. Я приехал, — так же шепотом отвечал Стародубцев, — пойдем, а то опоздаем на рейс. Я слышал, уже объявили регистрацию, надо торопиться.

В сопровождении крепких охранников, пробивающих проход, влюбленные приблизились к таможенной стойке.

Когда закончились все формальности, Вадим обернулся к парням.

— Ну что, пацаны. Вот и все. Если что не так, не обижайтесь на меня.

— Да ты что, Вадим, — возразил один из них, — мы бы с тобой хоть на край света.

Стародубцев улыбнулся, скрывая под маской иронии подступившую грусть.

— А что, — произнес он, — может, действительно обустроюсь и перетащу вас к себе…

Конечно же, он сам не верил в собственные слова, для него прошлая жизнь оставалась здесь, за этой незримой пограничной чертой.

Крепко обняв на прощание парней, он устремился за своей подругой, ни разу не оглянувшись на оставшихся у турникета охранников, провожавших глазами бывшего шефа до тех пор, пока Вадим с Аленой не исчезли в пограничной зоне.

Когда симпатичная девушка в форме Аэрофлота, дежурно улыбнувшись, оторвала бирки на посадочных талонах отъезжающей пары и любезно указала рукой на освещенный туннель телетрапа, у Вадима вдруг остро сжалось сердце. Остановившись, он обернулся к прозрачным стеклам накопителя, которые стали для него кусочком оставляемого Отечества, и произнес:

— Ну вот и все. Теперь мы сможем вернуться сюда только туристами. — И неожиданно закончил повеселевшим голосом: — Жизнь только начинается, а ее грустная прелюдия закончилась.

Взяв под руку Алену, Стародубцев уверенно шагнул в туннель, как будто бросился с высокой скалы в манящую неизвестность.

— Ну, что скажешь? — Зеленцов резко обернулся к своему помощнику. — Как нам теперь вернуть наши деньги?

— Не знаю, — угрюмо отозвался Паша, нервно почесываясь, — но то, что Заику из-за бабок мочконули, — это факт.

Дюк поморщился как от зубной боли, бросив на собеседника презрительный взгляд.

— Да ни хрена это не факт, — резко выпалил Зеленцов, — скорей всего Вадим не врет и действительно замочил Заику из-за брата — только и всего. Я, между прочим, проверил через своих мусоров и узнал: тип, находившийся в квартире покойного Шурика, профессиональный киллер. Значит, Заика нанимает киллера, чтобы убрать младшего Стародубцева, хотя на фига это ему понадобилось, мне неизвестно, а затем Вадим берет киллера, и тут опять-таки непонятка — как он это сделал… Ну ладно, — продолжил строить догадки Дюк, — берет киллера и колет того до самой жопы. Ну а дальше все очень просто: приезжают к сонному Сашке, тепленьким поднимают того с кровати, и плюх — дыра во лбу; следом за Заикой отправляют и киллера. Но где тогда деньги?

— А может, Ступнин не успел их собрать? — вяло предположил гигант. — Не стал бы он держать такое «лавье» дома.

— Ты не знал Заику, — возразил помощнику Дюк, — он был способен на все. Вполне возможно, он решил свалить с капустой, но ему просто помешали.

— Так что же нам делать? — Паша недоуменно уставился на шефа.

Зеленцов по своему обыкновению прошелся по комнате, теребя толстый жгут золотой цепи, и задумчиво произнес:

— Начнем войну с Вадимом. Я не хочу, чтобы мои угрозы зависали в воздухе. Я не дешевый фраер. Не найдем бабок, значит, подожмем под себя его бизнесменов. В любом случае своего не упустим.

— Но ведь ты сам говоришь, что Стародубцев здесь ни при чем, — удивился здоровяк, — зачем тогда на него наезжать?

— А затем, — глубоко посаженные глаза Дюка сверкнули недобрым огоньком. — Я не собираюсь бросать слова на ветер и никому не позволю залезть к себе в карман. Тем более теперь, после смерти Заики, наверняка в их бригаде начнется разброд. Здесь-то мы их и прихлопнем. Скажи кому-нибудь из пацанов, пусть начинают собирать сведения о всех более-менее крупных коммерсантах, которые раньше работали под Заикой.

— Ладно, — согласился Паша, — скажу, а что дальше?

— А дальше устроим маленький прессинг с фейерверком. Кое-кого придется кончить для острастки, а остальным объясним: если они не хотят последовать за покойниками, пусть платят нам бабки.

— Но это же беспредел, — попытался возразить помощник.

Зеленцов грубо его оборвал, одарив уничижительным взглядом:

— Это не беспредел — это настоящая война. И никто никогда не сможет мне доказать, что я не прав. Я хочу вернуть свое, а каким образом — это мое личное дело.

Их диалог прервал звонок телефона, стоящего на массивном письменном столе в кабинете Зеленцова. Хозяин особняка снял трубку и произнес:

— Алло, слушаю.

В динамике раздался приветливый голос Фомина:

— Здорово, Леха.

— Привет, Валера, — дружелюбно отозвался Дюк, — рад тебя слышать. Какие дела?

Монах прокашлялся в трубку и ответил:

— У меня все более-менее нормально, а у тебя как?

— Спасибо, — степенно отозвался Зеленцов, — тоже ничего.

Покончив с официальной частью, Дюк с нетерпением ждал, что скажет ему звонивший. Он понимал, Фомин не просто решил поболтать со старым товарищем, у него наверняка есть какое-то дело.

Зеленцову не терпелось узнать, что же заставило Монаха позвонить ему, но, строго следуя укоренившейся традиции, Дюк не проявлял открыто своего любопытства — это в их среде считалось признаком «дурного воспитания».

Авторитет и сам понял — пора переходить к делу, поэтому он как можно спокойнее произнес: