— В таком случае ты тоже дура! — закричал Банниш. — Твой муж — ничтожество и навсегда останется ничтожеством! Уж я постараюсь… Питер встал.

— Думаю, тебе не удастся нам больше навредить. Любому из нас, — Он посмотрел на друзей. — Как считаешь, Экс? Что скажешь, Стив?

Стюарт задумчиво склонил голову, разгладил двумя пальцами усы и сдержанно улыбнулся:

— Ты прав.

Дельмарио сидел какой-то обалделый. Внезапно лицо его просветлело, и он хлопнул себя по лбу.

— Ах ты, Брюсик-Кролик… Ты ж небось не сможешь украсть идеи, которые я еще не родил… По крайней мере на этой временной кривой. — Стив облегченно хохотнул, подошел к шахматам и остановил часы. — Шах и мат! — объявил он. — Шах и мат!!! Примерно две недели спустя Кэти негромко стукнула утром в дверь кабинета.

— Секундочку! — крикнул Питер. Допечатав фразу, он отключил пишущую машинку и крутанулся на винтовом стуле, — Входи! Кэти открыла дверь и с улыбкой сообщила:

— Я приготовила на ленч тунцовый салат. Если, конечно, ты проголодаешься настолько, что соблаговолишь оторвать свой зад… Как продвигается?

— Неплохо. Если так пойдет и дальше, сегодня закончу вторую главу. — Тут он заметил в руке у жены газету, — Что-нибудь интересное? Она протянула газету, сложенную полосой некрологов вверх. Питер прочитал:

Он вздохнул.

— Как ты считаешь, Банниш решил снова?.. — спросила Кэти. Питер отложил некролог.

— Скотина. Несчастный выродок. Он так и не понял.

— Чего? Питер погладил ее руку.

— Он опять выбрал тупиковый вариант.

Известие о гибели Банниша навело Питера Нортена на невеселые мысли, но после ленча он вернулся за письменный стол и вскоре обо всем забыл.

_{© Перевод Т. Черезовой под редакцией П. Полякова.}

Давным-давно, в дни расцвета моей настоящей юности, один юноша в знак своей любви преподнес мне стеклянный цветок.

Необыкновенный был, чудесный паренек, я любила его, хотя, признаюсь, уже давно забыла его имя. И цветок, который он подарил, был тоже чудесный. На пластмассово-стальных мирах, где я провела свои жизни, древнее искусство стеклодувов утрачено и забыто, но неизвестный художник, создавший мой цветок, владел им в совершенстве. У моего цветка длинный, грациозно изогнутый стебель, выдутый целиком из тончайшего стекла, и на хрупкой этой опоре взрывается бутон величиной с кулак, совсем как живой. Хрусталь навеки запечатлел все вплоть до мельчайших подробностей. Из раскрытого бутона, тесня друг друга, торопливо лезут большие и малые лепестки и застывают в прозрачном буйстве красок. Их венчает корона из шести совершенно непохожих друг на друга широких листьев в капельках росы и с сеткой прожилок. Как будто какой-нибудь чародей, прогуливаясь по саду и поддавшись минутной прихоти, превратил один особенно крупный и прекрасный цветок в стекло. Цветку не хватает только настоящей жизни.

Я храню его без малого двести лет, хотя давно покинула и юношу, и мир, где получила от него этот дар. Все многочисленные мои жизни я не расставалась с цветком. Мне нравилось ставить его в вазе полированного дерева на подоконник. Иногда листья и лепестки, поймав луч солнца, на мгновение вспыхивали разноцветным огнем, а иногда преломляли свет, разбрасывая по полу размытые осколки радуги. Бывало, ближе к закату, когда на мир опускались сумерки, цветок, казалось, вовсе растворялся в воздухе, и я сидела, глядя на пустую вазу. Но утром цветок возвращался. Он никогда не обманывал моих ожиданий.

Стеклянный цветок был невероятно хрупким, но с ним ни разу ничего не случилось. Я хорошо о нем заботилась — возможно, лучше, чем заботилась о чем-то или ком-то другом. Он пережил десять моих возлюбленных и столько планет и друзей, что устанешь вспоминать. В молодости он радовал меня на Эше, и Эрикане, и Шамдизаре, а потом на Надежде Негодяя и Бродяге, и еще позже, когда я старела, на Дэм Таллиане, и Лилит, и Гулливере. Когда же я наконец распрощалась с человечеством, и канули в прошлое мои жизни на планетах людей, и я снова стала молодой, стеклянный цветок остался со мной.

Вот и сейчас в моем замке на столбах, в моем доме боли и нового рождения, где разыгрываются состязания разума, среди смрадных болот Кроандхенни, вдали от людей, не считая пропащих душ, что залетают к нам, он тоже здесь, мой стеклянный цветок. В день, когда прилетел Клерономас.

— Иоахим Клерономас, — сказала я.

— Да.

Существуют киборги и киборги. Сколько планет, столько и разных культур, разных систем ценностей и уровней технологии. Есть киборги органические наполовину, другие чуть больше или чуть меньше. Некоторых выдает одна только металлическая рука, а вся остальная их кибернетика хитроумно запрятана под кожу. Бывают киборги, обтянутые синтетической кожей, которую не отличишь от человеческой, хотя что же тут особенного, если знать, насколько разная кожа у тысяч существ на тысячах планет? Некоторые из киборгов скрывают металл в плоти, другие — наоборот.

У человека, назвавшегося Клерономасом, плоти как таковой не было совсем. Он называл себя человеком, а в легендах, которыми обросло его имя, считался киборгом, мне же больше напоминал робота. Его организм почти сплошь состоял из неорганики, такого даже андроидом можно назвать с натяжкой.

Он был наг, насколько может быть нагим металл и пластик. Грудь черная, словно гагат, и блестящая — то ли она была из металлического сплава, то ли из гладкой пластмассы, не могу сказать; конечности отформованы из прозрачного пластала, только пальцы стальные. Под псевдокожей виднелись темные штыри дюралевых костей, силовые тяжи и флексоры, заменявшие мышцы и сухожилия, микродвигатели и сенсокомпыотеры. Вверх и вниз по нейросистеме пробегали замысловатые световые узоры. Когда он сжимал правый кулак, из костяшек пальцев выступали длинные серебристые когти.

Кристаллические глаза-линзы плавали в каком-то фосфоресцирующем геле, которым были наполнены металлические глазницы. Глаза как будто лишены зрачков — в них тлел красный огонь, отчего взгляд киборга казался угрожающим и непреклонным.

— Моя внешность завораживает? — спросил он.

Голос звучал удивительно естественно — глубокий и полный жизни, без металлических ноток, которые испортили бы человечность интонации.

— Клерономас, — произнесла я. — Имя действительно завораживает. Давным-давно на свете жил человек с таким именем, легендарный киборг. Ты, конечно, знаешь об этом. Из Разведки Клерономаса. Основатель Академии человеческих знаний на Авалоне. Он твой предок? Может быть, в твоей семье металл передается по наследству?

— Нет, — ответил киборг, — это я и есть. Я Иоахим Клерономас. Я улыбнулась.

— А я — Иисус Христос. Не желаете ли познакомиться с моими апостолами?

— Вы не верите мне, Мудрая?

— Клерономас умер на Авалоне тысячу лет тому назад.

— Нет, — возразил киборг, — он стоит перед вами.

— Киборг, — сказала я, — здесь Кроандхенни. Ты не прилетел бы сюда, если бы не жаждал перерождения, если бы не жаждал в состязании разума обрести новую жизнь. Послушай. В Игре ума ложь облетит с тебя, как шелуха. Твоя плоть, и твой металл, и твои иллюзии — мы возьмем все, и останется только твое естество, столь обнаженное и одинокое, что тебе и не снилось. Так что не отнимай мое время. Это самое ценное, что у меня есть. Это самое ценное, что есть у всех нас. Кто ты, киборг?

— Клерономас, — ответил он. Не слышалась ли в его тоне насмешка? Не знаю. Его лицо не создано для улыбки.

— А у вас есть имя? — спросил он меня.

— Оно у меня не одно, — ответила я.