— Чем могут служить, дорогой Берюрье?

Толстый подходит. Серый. Его всего трясет.

— Рапорт о моей отставке, господин директор.

— Вашей отставке!

— Да. Сан-А вам рассказал?

— Нет, балда, я ничего не рассказывал, у нас есть более важные дела, чем твоя мнимая графиня.

И, обращаясь к директору:

— Во время лекции моего младшего товарища произошел небольшой инцидент. Он пригласил псевдографиню на «практическую» часть лекции, но вышеупомянутая персона оказалась просто-напросто бывшей содержательницей борделя.

Директор сдерживает улыбку. Но Берю протестует.

— А ты знаешь, что она на самом деле графиня? "Она мне объяснила, когда успокоилась, что она вышла замуж за одного разорившегося графа. И ты знаешь, кто этот граф? Фелиций, та мумия, которая служит у нее лакеем! Она откопала его в столовой Армии спасения, гае он подавал суп бездомным бродягам, чтобы заработать на свой. В общем, она вышла замуж за титул. Она призналась мне, что разыграла меня, потому что я главный инспектор. Это могло ей послужить прикрытием, ты понимаешь?

Бедняга Берю. Он всегда готов восхищаться! Как это жестокое разочарование истерзало его душу и оскорбило его честь!

— Но, в общем, ты все равно заимел графиню на своем личном счету, успокаиваю я его.

Но он не так уж глуп.

— Графиня в шкуре проститутки, шлюха! Очень здорово. Спасибо! Хорошо еще, что она не наградила меня прозаической болезнью.

— И вы считаете, что этот инцидент может служить оправданием вашей отставки? — спрашивает отходчивый директор.

— Да, — решительно отвечает Берюрье. — Я перестаю быть преподавателем хороших манер. Как я могу учить этих типусов, которые мне дали кличку Кавалер из Дурдома?

Это, конечно, невозможно.

Мы соглашаемся с этим, и директор принимает отставку очень уважаемого, но очень кратковременного преподавателя правил хорошего тона. Все утро следующего дня Толстый и я с большой тщательностью осматривали все помещения. Но как я не выворачивал мозги наизнанку, мне так и не удалось найти предполагаемую бомбу.

— Ты думаешь, что он успел ее заложить? — не выдержав спрашивает Его Истерзанное Высочество жалобным голосом выздоравливающего больного.

— Вспомни, что услышал Матиас на той вилле, где его держали в заключении. «Во всяком случае, — сказала блондинка, — присутствие Канто уже не обязательно, потому что все уже подготовлено». Что, неужели не ясно!

Он соглашается.

Мы находимся в зале стрелковой подготовки. Он садится на скамью.

— Послушай, Сан-А, я о чем-то думаю…

— Тогда ты не зря сел, надо соразмерять свои усилия.

— О, кончай издеваться, — ворчит Обесчещенный. — Вы говорите бомба! Ладно… Но как она взорвется? Как они могли до секунды рассчитать, что президент Рамира Рамирес окажется в той или иной комнате?

Я подскакиваю. С ума сойти, как такой тип, как Берю, может ясно мыслить! Он много не рассуждает, а идет прямиком — нормальным логическим путем.

— Ты совершенно прав, вундеркинд, надо, чтобы кто-нибудь подорвал ее в нужный момент! О, ты самый настоящий Моцарт в Дедукции!

— Ты понимаешь, — вздыхает он, — я думаю, что, в конечном итоге, я хороший сыщик, но плохой препод.

— Ты не так уж плохо читал свои лекции, Козленок! Мужики из этого выпуска еще долго будут помнить об этих пяти днях лекций по правилам хорошего тона.

— Ты думаешь? — с надеждой в голосе спрашивает Воспламенившийся.

— Да, — отвечаю я со спокойной душой и чистой совестью, — я думаю. Ты с ними говорил нормальным языком и дал им много хороших советов, Толстый. Потому что ты разумный и простой человек.

От этих слов Берю воскрешается. Правда, которую он чувствует в моем голосе, равносильна для него искусственному дыханию. Он на глазах становится прежним Берю.

— Это так, — говорит он. — Я научил их самому главному — жить как честный человек и не слишком ломать себе голову. О, я бы еще много мог им сказать, если бы ты только знал…

— Я догадываюсь!

— Послушай, — вздыхает он. — Особенно мне жалко, что я с ними не рассмотрел вопрос о похоронах. Но я им напишу из Парижа длинное письмо. Ты поможешь мне написать его?

— Да, Толстый, я помогу тебе.

— Я там объясню им, что смерть — это просто и не надо вокруг этого устраивать кино. Я, кода умерла моя мать, я не одевал по ней траур. Все происходило внутри, в трауре было мое сердце. Траурные шмотки — это все ханжество! А потом эта мания запрещать возлагать цветы. Венки, я не спорю, это печаль, но цветы, это так красиво… К тому же, понимаешь, что меня шокирует, так это разные гробы. Хоккей, что люди при жизни играют в богатство! Но когда становятся покойничками, все равны. Если бы я был в правительстве, я бы издал указ о едином гробе для всех. Одинаковое сосновое пальто для всех. Это прекрасная форма для «жмуриков», Сан-А… Главное в этом — это чтобы все уравнялись, до того, как попадут на эту большую ярмарку для клопов. Нечего выламываться, когда ты в горизонтальном положении. Тогда, может быть, и похороны не были бы такими похоронными. Слушай, я припоминаю юмористический рисунок Роде Сама. На нем был нарисован вдовец, который на похоронах своей жены слушал по транзистору репортаж о матче по регби между Францией и Ирландией. Я вот так вижу правду… Да, вот так. Мертвые — это мертвые, а живые — это живые.

Задумавшись, он умолкает.

Я тоже задумываюсь.

Я думаю о бомбе, которая где-то здесь, недалеко от нас, таинственно ожидает свой час. После обеда мы все в полном составе (и при полном параде) выстроились на плацу для встречи президента Рамиры Рамиреса. Здесь, как я и просил, собрались все: преподаватели, слушатели, охранники, повара, женщины-служащие — все, кончая садовниками. Директор лично проверил наличие: отсутствующих нет, старшина!

В точно указанное время, потому что это правило не только королей, но и диктаторов тоже, Его Превосходительство подруливает на своем бронированном лимузине N 24 бис, доставленном пароходом за несколько дней до его приезда. Сорок цилиндров в ряд, шестнадцать с У-образным расположением и один усиленный — из бугназального иридия. Чехлы в машине из атласа. В колпаках колес встроены миниатюрные электронные пулеметы, которые открывают огонь при нажатии кнопки «дворников». Что касается спаренной выхлопной трубы, то это только кажется, что она спаренная, а на самом деле одна из хромированных труб — самая настоящая дальнобойная базука.