Двенадцать мотоциклистов в парадной форме открывают кортеж. За ними следует несколько автомобилей, набитых официальными лицами. И лишь потом движется машина президента, на которой на кончике антенны полощется государственный флаг Рондураса. Замыкают кортеж машины телевизионщиков и журналистов.

Полковник ди Бонавалес, офицер из военного кабинета Рамиреса, выпрыгивает из президентского автомобиля и, не дожидаясь полной остановки, открывает дверь своему господину.

Президент не спеша, стараясь произвести впечатление (он, без сомнения, боится скомкать его), выходит из машины. Он в точности такой, каким изображен на фотографиях: маленький, плотный, лысый, с кофейного цвета лицом и черными усами наподобие руля гоночного велосипеда, с длинными загнутыми ресницами и черными, как угли, глазами, которыми он не мигая смотрел на вас, за что один из родственников, который наблюдал за ним, когда тот подремывал, дал ему кличку «маленький кондор».

Если бы вы только видели директора во время таких торжественных церемоний! Обалдеть можно! Непринужденность, с которой он двигается, свидетельствует свое почтение президенту и произносит в его честь краткую, но прекрасно составленную приветственную речь. Видя, какой он невозмутимый и улыбающийся, слушая, как он красиво и четко излагает свои мысли, невозможно себе представить, что в гардеробе (или в другом месте) может шандарахнуть бомба и что он об этом знает.

Президент слушает, кланяется, долго жмет руку патрону. Под вспышками фотоаппаратов. А потом пылким и звонким голосом говорит так:

— А да, да, нада, перколатор пер бева эль коснстипасьон. Аррива Франция.

Эти слова трогают нас до глубины наших сердец, а у самых нечувствительных вызывают на глазах слезы.

Поскольку программа очень плотная, сразу после этого начинается знакомство со школой. Берю возглавляет колонну, а я ее замыкаю. Мы являемся в некотором роде овчарками, охраняющими это крупное стадо.

Мы идем коридорами плотной группой. Осмотр начинается с нового корпуса. Сначала гимнастический зал, потом библиотека по юриспруденции. Затем музей, зал Локара и зал Лякасаня. Президент Рамирес проявляет большой интерес к выставке работ заключенных. Особенно привлекают его внимание скульптуры из хлебного мякиша. До того, как стать президентом, он много лет провел в тюрьме, и, вполне вероятно, проведет там еще многие годы, если не будет убит при очередном покушении на его жизнь.

Из музея мы идем в столовую, но Рамиресу как-то наплевать на столы и салфетки в шкафчиках. Он раздраженно говорит: «Да, да», и мы по-быстрому переходим в телевизионный салон…

Нас слишком много, и мы не можем все сразу войти в салон. Большая часть остается в коридоре. Меньшая толпится в дверях, чтобы видеть и слышать президента.

Когда мы собираемся тоже войти в салон, кто-то незаметно откалывается от группы. Этот кто-то направляется в сторону туалета. Я тут же подаю сигнал тревоги директору, о котором мы с ним условились. Этот сигнал заключается в том, что я должен помахать над кортежем рондурасским флажком и крикнуть «Да здравствует президент!»

Берюрье, который тоже заметил, что какая-то особа оторвалась от группы, устремляется за ней, а в это время директор, с присущим ему присутствием духа, изменяет маршрут кортежа, объявив:

— До этого, Ваше Превосходительство, я хотел бы вам показать кухню.

Успокоенный, я бегу в туалет вслед за Берюрье. Он уже держит своей мощной рукой за шею эту особу, которая откололась от кортежа, и лицо которой приобретает темно-фиолетовый цвет. Человек, о котором идет речь, — Дюпанар. Вы хорошо прочли? Дюпанар, сторож ночью и посыльный днем. Дюпанар, славный старикашка.

— Отпусти его! — говорю я Толстому.

Берю подчиняется. Старикан ловит ртом воздух, чтобы восстановить дыхание.

— Вы сумасшедшие! — негодует он. — Какая муха вас укусила, господин преподаватель?

Я ничего не отвечаю. Я оглядываю его с головы до ног, изучаю, оцениваю, прикидываю, рассматриваю, распознаю, вышелушиваю, инвентаризирую, пальпирую, составляю представление, копаюсь в нем, ласкаю, выдвигаю гипотезы, отдаю в залог и принимаю к уплате. Неужели этот старый трясущийся мужичонка убийца? Неужели этот старый мужичонка — соучастник рондурасских террористов?

Как допустить эту возможность?

— Вы зачем пришли сюда? — спрашиваю я.

— Пипи, — причитает он, — у меня простатит.

Я и Толстый переглядываемся. У нас в ушах тревожно засвистело. Мы обмишурились, а кортеж тем временем продолжал двигаться. Может быть уже через одну тысячную секунды все взлетит на воздух! Да, может быть…

— Присмотри за ним! — говорю я Жирному. — Чтобы с места не двигался!

И на ухо:

— Не делай ему больно, а то тебе нагорит!

На этом я прижимаю локти к телу, беру ноги в руки, смелость двумя ладонями, а остальное пинцетом и скачу рысью вдогонку за группой.

Догнав группу, я пробираюсь к заму директора школы господину Ле Пюи, рослому, энергичному и симпатичному парню, глаза которого рассказывают обо всем, о чем благоразумно помалкивает рот.

— Быстро, — шепчу я ему на ухо, — справку на Дюпанара…

Он не тратит времени на лишние вопросы. Он знает, что пахнет паленым, что дело срочное и что он может довериться мне:

— Это бывший моряк торгового флота, — говорит он. — Он немало пошатался по свету, но вот уже два года, как он не плавает.

— Моральные качества?

Помощник кривится, — Он поддает, а когда заложит, становится невыносимым. Мы его держим из милосердия, для выполнения мелких поручений.

— Я умоляю вас, — говорю я, — если кто-нибудь по той или иной причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться.

И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять.

Из туалетной комнаты раздаются стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Он пылает, как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены. Галстук на боку.

На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная, как баклажан, шишка. Бровь рассечена. Он массирует свой живот. Причем с таким видом, будто спрашивает себя, что же у него там такое внутри, что мешает ему смеяться.