Теперь единственной моей обязанностью было ухаживать за моей госпожой. Она была главной фавориткой короля и так как была неизменно добра и мила, то я, пожалуй, не жалел бы даже и о своей утраченной свободе, если бы только не страх перед грозным старым монархом. Я знал, что мое спасение всецело зависело от моей молодой госпожи и ее благорасположения ко мне, и потому всеми зависящими от меня средствами старался угодить ей. Будучи молода, добра и великодушна, она была не требовательна и не капризна, и угодить ей было не трудно, а мое внимательное отношение к ее вкусам, привычкам и желаниям и быстрое, точное исполнение малейших ее приказаний совершенно покорили ее сердце. Ей было, наверное, не более семнадцати лет, но в тех местах девушка уже с 14-ти лет становится женщиной и часто даже раньше. По цвету кожи она была негритянка, но во всем остальном отличалась от этого типа: волосы ее, хотя короткие и волнистые, не были непомерно густы и сбиты наподобие войлока или овечьей шерсти, а нос, маленький и пряменький, нисколько не походил на широкие расплющенные носы негритянок; рот маленький, с пышными яркими губами, не растягивался до ушей при усмешке, но обнаруживал два ряда мелких блестящих, ослепительно белых зубов необычайной красоты.

Фигура ее была восхитительная: хрупкая, гибкая, удивительно пропорциональная.

Встав поутру, я сопровождал ее на вершину холма, непосредственно за оградой дворцовых строений, где моя молодая госпожа с восторженным благоговением поклонялась восходящему светилу. Затем она спускалась к реке и купалась, и как только волосы ее высыхали, она тотчас же причесывала их.

Эта обязанность причесывать молодую мою госпожу вскоре была возложена на меня, как только я успел присмотреться к этой процедуре. По прошествии некоторого времени я стал весьма искусен в этом деле; приходилось осторожно расчесав ее волосы, смазать их светлым душистым маслом, затем навить и спустить с крутой палочки ее натурально вьющиеся кудри, располагая их самым прихотливым манером на ее маленькой грациозной головке.

Покончив со своим туалетом, она отправлялась кормить свою дворовую птицу, молодых антилоп и других любимых ручных животных, после чего упражнялась часов до десяти в стрельбе в цель из лука, а в девять часов шла к королю, после чего все вскоре садились за обед. После обеда, если моя юная госпожа не оставалась отдыхать подле короля, она шла к себе и там отдыхала часов до четырех, когда снова шла к королю.

В те дни, когда король бывал занят или не в расположении, моя маленькая госпожа после четырех часов бродила по лесу или проводила как-либо иначе время по своему усмотрению вплоть до вечера. Надо отдать справедливость старому королю, что при всей своей дикой свирепости он не держал своих жен взаперти, а предоставлял им полную свободу действий.

Куда бы ни шла и что бы ни делала моя юная госпожа, я должен был неотлучно находиться при ней. Преданность и привязанность, какие я всегда выказывал и в глубине души питал к ней, не преминули расположить ее в мою пользу, и она всегда обходилась со мной ласково и даже дружески фамильярно. Язык этих негров состоит из сравнительно малого числа слов, и по прошествии некоторого времени, с помощью кое-каких знаков, жестов и мимики мы стали довольно хорошо понимать друг друга. Она выказывала самую живейшую любознательность относительно того, кто мы, т. е. я и мои товарищи, кем и чем мы были раньше у себя на далекой родине, и где и какова эта наша родина, и все время, когда мы оставались с ней с глазу на глаз, она закидывала меня вопросами, а я старался уразуметь эти ее вопросы и отвечать на них так, чтобы это было ей понятно. Хотя это и было весьма затруднительно поначалу, но со временем я изощрился, попривык, и дело пошло на лад. Она была чрезвычайно усердная и по-своему глубоко верующая; однажды утром, когда я по обыкновению сопровождал ее на молитву на вершину холма, она обратилась ко мне с вопросом, где мой Бог. На это я указал ей на небо, желая дать понять, что Бог в небесах; но она, видимо, поняла меня по-своему, чрезвычайно обрадовалась и сказала, что и ее Бог тоже на небе, и что если это не один и тот же Бог, то во всяком случае ее Бог и мой Бог, должно быть, друзья. И убежденная в своей правоте, она заставила меня преклонить вместе с ней колено и возносить хвалу солнцу, склоняясь челом до земли, и проделывать всевозможные телодвижения, значение которых для меня оставалось непонятным. Но так как я в это время молился своему Богу, то и не противоречил ей, тем более, что это, по-видимому, так радовало ее.

Эта мнимая общность религии как будто еще теснее связала нас, и я со своей стороны действительно всеми силами души привязался к этому прекрасному молодому существу. Я был счастлив и дружбой, и расположением, и единственным темным пятном на моем радостном горизонте являлся мрачный, свирепый, старый король, воспоминание о котором часто заставляло меня сдерживаться и даже несколько отдаляться от моей прекрасной госпожи.

Вскоре я убедился, что и она боялась старого дикаря не меньше, чем я, а ненавидела еще сильнее. В его присутствии она обращалась со мной сухо и строго, отдавая короткие приказания тоном избалованного ребенка, но когда мы оставались одни и не боялись быть увиденными, становилась ласкова и приветлива, и дружественно фамильярна, продевала свою черную ручку под мою и весело по-детски смеялась, указывая мне на разницу цвета кожи ее и моей руки, беззаботно болтая, как птичка, и всячески давая мне понять, что она рада, что мы одни, и что никто не мешает нам. Так как она по природе была очень умна и смышлена, то сразу заметила, что я обладаю множеством различных познаний, и что от меня она может узнать многое, но что многое другое, чему я мог бы научить ее, она не в состоянии была понять, и это внушало ей уважение ко мне.

Однажды, идя на прогулку в лес, я оставил ее лук и стрелы в хижине, которую занимали мои товарищи-европейцы; когда она обратилась ко мне и потребовала свой лук, я сказал, что оставил его у товарищей, добавив, что я могу получить его, не имея надобности самому возвращаться за ним. Это ее весьма удивило. Сорвав кусок коры, я нацарапал на нем кончиком стрелы, что прошу товарища прислать мне с подателем лук королевы, затем, подозвав маленького негритенка, находившегося поблизости, я приказал ему в присутствии моей госпожи пойти и отнести этот кусок коры кому-нибудь из белых людей, а потом вернуться обратно сюда. Уина, так звали мою госпожу, с детским нетерпением ожидала результатов; спустя несколько минут мальчик вернулся и принес ее лук. Удивленная, но все еще несколько недоверчивая, она заставила меня потребовать письменно ее колчан, затем копье и различные другие предметы, и убедившись, наконец, что мы, белые люди, имеем способ сообщаться друг с другом на расстоянии, стала настойчиво требовать, чтобы я научил ее этому искусству.

Прежде всего, отойдя от меня на такое расстояние, что нельзя было слышать, она требовала, чтобы я отвечал ей; но видя, что я не мог этого сделать или, как ей думалось, не хотел, она разгневалась и сделалась не в духе. Я никак не мог убедить ее, каким образом мои соплеменники исполняли мои требования на расстоянии или, как ей казалось, слышали меня, а ее не мог слышать, но успокоил тем, что как только я достаточно изучу ее язык, то научу ее этому искусству. Она удовольствовалась этим, но тотчас поспешила взять с меня обещание, что никого другого, кроме нее, я этому не научу.

С помощью лодок на реке я объяснил моей госпоже, что я и мои товарищи прибыли на большом корабле из далекой-далекой страны по огромному озеру, берегов которого не видно, а также рассказал ей, каким образом мы попали в руки приведших нас сюда негров. От нее я узнал, в свою очередь, что эти негры заявили, будто мы вторглись в их страну, чтобы полонить невольников,

и что они победили нас в бою; этим объяснялись их победные, торжествующие песни, с какими они ввели нас в город и привели нас к королю. В другой раз, в ночное время, я пытался ознакомить ее с небесными светилами, объяснить ей их движение, но — увы — старания мои были напрасны; однако это еще более возвысило меня в ее мнении, и она высказала надежду, что когда я научусь вполне владеть ее родным языком, то научу ее всем этим премудростям.