Когда мы прошли лес, то вышли на большое открытое пространство, густо усеянное небольшими селениями и деревеньками, расположенными на расстоянии нескольких миль друг от друга. Каждая из этих деревень была окружена полями гвинейской пшеницы и кое-какими мелкими посадками. По пути мы весьма часто натыкались на группы негритянских хижин, покинутых их обитателями и наполовину разрушенных. Раньше, когда мы шли по побережью и до самой пустыни, мы нередко видели у туземцев европейское огнестрельное оружие, теперь же никакого иного оружия, кроме лука, стрел и копьев, в руках туземцев не видели. Проходя через какое-нибудь селение или деревню, мы каждый раз бывали окружены толпой любопытных, но вовсе не недоброжелательных людей, которые разглядывали нас, как диковинных зверей или птиц.

Однажды поутру мы прибыли в большой негритянский город; по мере приближения к нему наши погонщики стали принимать чрезвычайно важный, горделивый вид и погнали нас теперь впереди себя через толпу, словно похваляясь своей добычей, причем пели торжествующие победные песни и размахивали над головой своим оружием.

Пройдя таким образом более половины города, мы очутились перед группой домов или, вернее, хижин более щеголеватого вида, отделенных от остальных домов города высоким частоколом и представлявших собою, как мы узнали впоследствии, дворцовые помещения короля этой страны, предназначенные его женам и приближенным. Здесь нам пришлось прождать некоторое время за оградой, тогда как наши погонщики вошли в ограду и оповестили короля о том, какой дар они принесли ему.

Мы имели основание думать, что пленившие нас негры не были подданными этого короля, а, напротив, принадлежали к племени, воевавшему с ним и теперь решившему умилостивить слишком сильного для них врага принесением ему нас в дар. Наконец и нам приказали войти в ограду, и мы очутились в большом открытом здании, построенном, как и все остальные, из тростника и ветвей. В середине этого здания восседал прямо на полу, по-турецки, свирепого вида негр, которому прислуживали четыре молодые женщины. Он был стар, но ширококост и мускулист, худ, но, по-видимому, очень силен и весьма могучего сложения. Его угрюмые черты носили отпечаток свирепости и жестокости, а когда он делал движение рукой или ногой, видно было, что хотя он худ, но мускулатура его настолько развита, что едва ли кто посмеет с ним в этом поспорить. Что касается меня, то я никогда еще не видал такого человеческого экземпляра, являющегося столь ярким воплощением грубой животной силы и дикого варварства. Перед ним была разостлана циновка, и на ней разложены различные яства. За его спиной стояло несколько сановников с угрюмыми, мрачными лицами, державшие оружие короля, а по сторонам, на некотором расстоянии от этих сановников, стояли рядами другие негры с низко опущенными на грудь головами и скрещенными на груди руками, очевидно ожидая только приказания короля, чтобы тотчас привести его в исполнение.

На короле, равно как и на четырех женщинах, прислуживавших ему, были одежды из голубого холста местного производства; одежда эта состояла из лоскута, обернутого вокруг бедер и нисходящего до лодыжек; все же остальные, за весьма малым исключением, равно как и все население города и страны, были совершенно нагие, мы — также благодаря заботам наших погонщиков. У женщин были еще надеты ожерелья из золотых бус, доходившие почти до пояса; кроме того, и у женщин, и у короля были широкие золотые обручи на руках, предплечьях и на ногах, немного повыше щиколотки. Молодые женщины, весьма миловидные и привлекательные, смотрели на нас с нескрываемым жадным любопытством, тогда как король зарычал на нас, как дикий зверь, так что кровь застыла у нас в жилах. Затем, поднявшись с пола, он взял из рук одного из своих приближенных свою саблю и направился прямо на нас. Так как я случайно стоял впереди всех, то он схватил меня за руку с такой невероятной силой, что у меня душа ушла в пятки, а другой рукой, в которой он держал саблю, он пригнул мою голову, и без того уже опущенную на грудь, еще ниже, и я был уверен, что в следующий момент он одним взмахом снесет мне голову с плеч, как вдруг молодые женщины, повскакав со своих мест, обступили его и мольбами и ласками старались уговорить его не приводить в исполнение его намерения. Наконец это им удалось; самая юная из них взяла из рук короля его саблю и отдала ее королевскому оруженосцу, а остальные увлекли короля на его прежнее место, после чего женщины обступили нас и принялись разглядывать и ощупывать со всех сторон, как делают дети с новой игрушкой, все время неумолчно расспрашивая о чем-то приведших нас сюда людей. Они были крайне удивлены длиною моих волос, которые я по тогдашней моде носил в косу; поймав меня за косу, они поочередно раза два сильно дернули за нее, желая убедиться, что волосы у меня действительно крепко приросли к голове. Наглядевшись вдоволь, они, наконец, приняли во внимание наше состояние и с разрешения короля принесли каждому из нас по полной чашке «куш-куша», т. е. разваренной в размазню кукурузы. Но так как руки у нас были связаны за спиной, то мы знаками дали понять, что не можем воспользоваться их угощением, и они тотчас же поспешили разрезать наши путы. Однако руки мои до того затекли, что я не в состоянии был владеть ими; заметив это, самая юная из женщин с нежной заботливостью принялась растирать их, стараясь восстановить правильное кровообращение и всячески высказывая нам свое соболезнование. Затем нас отвели в одну из ближних хижин, и здесь все тело наше смазали каким-то целебным маслом, благодаря которому по прошествии нескольких дней все наши язвы и поранения совершенно зажили. Положение наше здесь также очень изменилось: те самые люди, которые гнали нас, как скотину, поминутно подгоняя своими копьями, теперь были приставлены ухаживать за нами и прислуживать нам. А так как супруги или фаворитки короля часто наведывались к нам и требовали самого лучшего с нами обхождения, то нам оказывали всякое внимание и всячески берегли.

Меня отдают в рабы фаворитке старого короля. — Уина помогает моей госпоже совершать ее туалет. — Часто беседуя с ней, я крепко привязываюсь к ней. — Моя ненависть к старому королю и ужас, внушаемый мне им, возрастают с каждым днем. — Он убивает человека из лука, из которого бьют птиц.

Однажды поутру — это было недели три спустя после того, как нас поместили в одном из дворцовых помещений — меня призвали одного к королю, особо от моих товарищей. Когда я явился, мне надели на щиколотку левой ноги, а также на левую руку небольшие кандалы, соединенные между собой легкой цепью, а на голову обруч, утыканный перьями и напоминавший корону, и обернули меня куском легкого голубого холста вокруг бедер. Затем меня подвели к королю со скрещенными на груди руками и низко опущенной головой.

По его приказанию меня поставили за спину самой юной из четырех женщин, той, которая тогда так нежно и так заботливо растирала мои затекшие руки, и мне было дано понять, что отныне я — ее раб и должен служить ей, на что я с радостью согласился, хотя и не выказал в данном случае этой радости ничем. Я оставался безмолвным и неподвижным, все в той же покорной позе, вплоть до момента, когда принесли обед и сунули мне в руку большую тыквенную латку, наполненную куш-кушем, чтобы я поставил ее перед королем и его супругой.

Однако мой первый опыт прислуживания за царским столом оказался не особенно удачным: споткнувшись за циновку, служившую столом королю и его женам, я растянулся во всю длину и опрокинул всю латку куш-куша прямо на ноги королю. Он вскочил, зарычав как дикий зверь, а я кинулся в противоположный конец хижины, ожидая, что он убьет меня тут же на месте. К счастью, все блюда в этой стране подаются к столу остуженными, так что ноги короля от моей неловкости нисколько не пострадали, и моя повелительница без особого труда вымолила мне прощение, весело щебеча и смеясь как самому происшествию, так и моему видимому испугу. По окончании трапезы мне было приказано последовать за моей госпожой, которая удалилась в другую хижину, где она намеревалась согласно общепринятому здесь обычаю предаться сну во время самой сильной жары. Меня поставили у дверей, чтобы оберегать ее покой и не допускать никого беспокоить ее.