Между тем звуки становились все ближе и ближе, и я теперь мог распознать, что то был вой других животных; затем один момент лишь показалось, что я слышу собачий лай, и мне пришло в голову, что я совсем близко от места, где стоит на якоре мой шунер, и что до меня доносится лай догов капитана с невольничьего судна. Но вот все у меня в мозгу смешалось, все поплыло перед глазами, ноги подкосились, и я почувствовал, что теряю сознание, и повалился на землю, не будучи в силах удержаться на ногах. Далее я смутно помню треск камышей, дикий рев, визг, рычание и свирепую борьбу тут, совсем близко, почти надо мной, затем уже ничего более не помнил.

Теперь я должен сообщить читателю, что приблизительно час спустя после того, как я оставил своих людей у баркаса, капитан невольничьего судна ехал куда-то вверх по реке; мои люди, увидев его, стали звать к себе на помощь. Увидя их на противоположном берегу реки, в совершенно пустынном месте, и сразу сообразив, что им нужна помощь, капитан приказал грести к ним. Они рассказали тому обо всем случившемся, а также сказали, что с час тому назад я отправился по берегу, прокладывая себе дорогу сквозь чащу камышей, и что с того времени они ничего не знают обо мне.

— Какое безумие! — воскликнул на это капитан. — Ведь он непременно погибнет! Подождите меня здесь, пока я не вернусь к вам с моего шунера.

И он поехал обратно на свое судно, где захватил двух негров из своего экипажа и своих двух догов и вернулся вместе с ними к тому месту, где находился наш баркас. Едва он вышел на берег, как повел своих псов по моему следу и послал вместе с ними негров. Собаки проследили меня всюду, где я плутал, и нашли меня как раз в тот момент, когда я упал на землю, теряя сознание, а пантера уже подкрадывалась ко мне. Доги прежде всего набросились на пантеру, и между ними завязалась жестокая борьба; это был тот шум, вой, лай и рев, которые я еще слышал смутно. Собаки, наконец, справились с пантерой, а тем временем подошли и негры, набрели на меня, подняли и отнесли в бессознательном состоянии на шлюпку капитана невольничьего судна, которая доставила меня прямо на «Ястреб». Бывшие со мной люди также благополучно вернулись на судно благодаря распорядительности капитана невольничьего судна; я же схватил местную злокачественную лихорадку и лишь спустя три недели пришел в сознание и тогда только узнал все то, что я только что сообщил читателю, и еще многое другое, что я дальше сообщу все по порядку.

Когда ко мне, наконец, вернулось сознание, я увидел себя в своей каюте на «Ястребе». В продолжение нескольких часов я не мог собрать своих мыслей, не мог дать себе ясного отчета, что со мной, и временами опять впадал в беспамятство.

Затем мало-помалу я стал узнавать обстановку каюты, но так как был еще очень слаб, то не мог повернуть головы и продолжал лежать на спине, пока не заснул. Сколько времени я проспал, сказать не могу, но, вероятно, очень долго; проснувшись, я почувствовал себя уже гораздо бодрее.

Теперь я мог уже без посторонней помощи повернуться на бок, и когда повернулся, то увидел, что в каюте я был не один, подле меня находился молодой мальчик по имени Инграм, который задремал, сидя на кресле подле моей койки. Я потихоньку окликнул его и сам удивился, до чего был слаб мой голос, но юноша тотчас же вскочил на ноги.

— Я был очень болен? Да? — спросил я.

— Да, сэр, вы были так больны, что мы не смели даже надеяться на ваше выздоровление.

— Я старался припомнить, как все это случилось, но не могу! — продолжал я.

— Не стоит утруждать себя, сэр, после я расскажу вам все, как было, не тревожьте себя напрасными мыслями. Не прикажете ли вы выпить чего-нибудь?

— Нет, я не хочу пить!

— В таком случае вам лучше всего опять заснуть.

— Не могу, — возразил я, — мне хочется встать и выйти наверх. Где мистер Томпсон? Мне надо его видеть!

— Мистер Томпсон, сэр… разве вы не помните?..

— Не помню? Чего?

— Да ведь его на ваших глазах схватила акула.

— Акула! — это слово разом воскресило все в моей памяти. — Да, да… теперь я помню… все помню! — воскликнул я, — и заросли камышей, и пантеру. Каким образом удалось меня спасти, Инграм?

— Доги капитана невольничьего судна отыскали вас и загрызли пантеру, а сопровождавшие их негры подняли вас в камышах в бесчувственном состоянии и доставили сюда; с тех пор вы все время были в бреду и ни на минуту не приходили в сознание.

— Да, вероятно, так, — сказал я собираясь с мыслями, — вероятно, все именно так и было. А долго я был болен?

— Сегодня двадцать одни сутки.

— Двадцать одни сутки! — воскликнул я. — Возможно ли? Столько времени! А из людей никто не заболел?

— Нет сэр, люди все здоровы, даже и те, кто заболел при вас еще.

— Но я слышу, как волна ударяется в шпангоуты.

Разве мы не стоим еще на якоре?

— Нет сэр, младший помощник поднял якорь и вышел в море, видя, что вы так серьезно больны.

— Да, да… это хорошо. И я проболел уже двадцать одни сутки!.. В таком случае мы должны уже быть близко к дому.

— Мы рассчитываем подойти к берегу через несколько дней, сэр! — проговорил Инграм.

— Да будет благословен Бог! — воскликнул я. — А я не думал уже, что увижу когда-нибудь свою Старую Англию. Но что здесь за тяжелый воздух? Отчего это?

— Надо полагать, что это вода в трюме застоялась, — произнес Инграм. — Больные и слабые люди часто болезненно ощущают этот запах, сэр; но я полагаю, что вам хорошо было бы скушать что-нибудь, ну, хоть кашицы; а затем постараться заснуть; сон всего лучше укрепляет.

— Да, я чувствую, что я еще очень слаб, Инграм, и этот продолжительный разговор утомил меня… вы правы, я, пожалуй, съем немного кашицы…

— Я пойду и прикажу ее приготовить, а вы пока отдохните!

— Да, да… идите и скажите мистеру Оливарецу, моему младшему помощнику, что я желаю говорить с ним!

— Хорошо, сэр, скажу! — отозвался Инграм и вышел из каюты.

Некоторое время я ждал и прислушивался, не идет ли мой младший помощник, а затем мне стало казаться, что я слышу какой-то странный шум в трюме за перегородкой моей каюты, но я был еще слишком слаб, и голова у меня начинала кружиться, мысли путались, и я впадал в дремотное состояние. Немного погодя, вернулся Инграм с латкой кашицы, в которую он всыпал сахара и влил ложечку рома, чтобы придать ей вкуса, как он сказал. Затем он стал уговаривать меня скушать это блюдо; я послушно исполнил его желание, потому что почувствовал теперь аппетит. Но потому ли, что я был очень слаб, или же Инграм влил в мою кашицу больше рома, чем он уверял, но едва я отдал ему латочку, из которой ел кашу, как тотчас же повернулся лицом к стене и заснул.

Инграм был милый, симпатичный юноша, который сначала был аптекарским учеником по желанию своих родителей, а когда те умерли, поступил на судно, страстно любя море. Он получил приличное образование и вообще был очень благовоспитанный и славный юноша, всегда веселый, добродушный; я приблизил его к себе и часто пользовался его услугами, как хорошего моряка и человека деятельного и смышленого.

Когда я опять проснулся, то был уверен, что проспал весь предыдущий вечер и всю ночь; теперь был ясный день, и в каюте было совершенно светло. Инграма не было подле меня, а колокольчика или звонка в каюте тоже не оказалось, и потому мне оставалось только терпеливо ждать, пока Инграм сам придет. Я чувствовал себя гораздо крепче и бодрее, чем накануне, и решил непременно встать с постели, как только придет Инграм и принесет мне мое платье. Теперь я вспомнил, что вчера мой младший помощник не приходил ко мне, а в трюме я ясно слышал шум и как будто голоса, как и накануне; это меня крайне удивляло, и я с нетерпением ожидал прихода Инграма. Наконец он пришел, и я сказал ему, что уже с час, как я проснулся.

— Ну, как вы себя чувствуете, сэр? — спросил он.

— Прекрасно; у меня заметно прибавилось сил за эту ночь, и я хочу встать и одеться; может быть я буду в состоянии выйти на палубу на четверть часа; морской воздух освежит меня; я в том уверен!