— Именно так, — согласился я.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот?

— Чтобы точно узнать, где находится сокровище, хотя на самом деле это было второстепенным. Я знал, что оно недалеко. Государственное спасательное судно нашло бы его за день.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот? — повторил он тем же монотонным голосом.

— Мне надо было получить доказательства. Я должен был получить их, чтобы отправить вас обоих на электрический стул. До сих пор у нас не имелось никаких прямых улик. Все это время ваш след представлял собой ряд водонепроницаемых отсеков с задраенными дверями. Ройал убивал каждого, кто мог проболтаться. К сожалению, не было ни одного прямого доказательства, которым мы могли бы пригвоздить вас, не было ни одного человека, который мог бы свидетельствовать против вас, ибо все, кто мог бы это сделать, мертвы. Закрытые двери. Но вы открыли их все сегодня. Страх открывает все двери.

— У тебя нет никаких доказательств, Толбот, — сказал Ройал. — Только твои слова против наших, а тебе не жить и не свидетельствовать против нас.

— Я ожидал чего-нибудь в этом роде, — кивнул я. — Осмелел, Ройал, да?

Но ты ничего не сделаешь: без меня вы не сможете довести батискаф до платформы. Ты прекрасно знаешь это. А кроме того, у меня есть и прямые улики. В ботинке у меня пуля, которой был убит Яблонски. — Они быстро переглянулись. — Затрясло тебя? Я все знаю. Я даже нашел тело Яблонски на огороде. Пуля выпущена из твоего пистолета, Ройал. Одного этого хватит, чтобы посадить тебя на электрический стул.

— Дай ее сюда, Толбот. Сейчас же дай ее мне! — В его глазах появился блеск, рука потянулась за пистолетом.

— Не дури! Что ты будешь делать с ней? Выбросишь в иллюминатор? Ты же не сможешь избавиться от нее, ты же знаешь это. А даже если бы и смог, есть кое-что еще, от чего тебе никогда не удастся избавиться. Истинная причина нашего сегодняшнего путешествия, причина, которая приведет к вашей смерти.

Что-то в моем тоне достало их. Ройал застыл. Вайленд посерел еще больше и продолжал трястись. Они почувствовали, — не поняв почему, — что им пришел конец.

— Буксирный трос, — сказал я. — Там провод микрофона тянется обратно на платформу. Видите переключатель микрофона? Видите, он стоит в положении «Выключено»? Сегодня я изменил схему. Он включен постоянно. Вот почему я заставил вас говорить. Вот почему я заставлял вас повторять, вот почему я подтащил тебя, Вайленд, поближе к микрофону, когда ты делал признания.

Каждое слово, произнесенное здесь сегодня, каждое слово нашего нынешнего разговора дошло до того, кто слушал. Каждое слово фиксируется трижды: магнитофоном, гражданским стенографистом и полицейским стенографистом из Майами. Возвращаясь сегодня утром с платформы, я позвонил в полицию. Они прибыли на платформу еще до рассвета, что, возможно, и заставило бурового мастера и инженера-нефтяника так нервничать утром, когда мы прилетели на платформу. Двенадцать часов полицейские прятались, но Кеннеди знал — где.

А во время обеда я сообщил Кеннеди твой условный стук. Сибэтти и его люди должны были попасться на него, просто обязаны. Теперь-то уже все кончено.

Они молчали, им нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Им нечего сказать до тех пор, пока все сказанное мной не дойдет до них полностью.

— Теперь о записи наших разговоров на магнитную ленту, — продолжил я.

— Обычно магнитофонные записи не принимаются судом в качестве доказательства, но эти записи примут. Каждое заявление, сделанное вами, добровольное. Подумайте, и вы согласитесь, что это действительно так.

Наверху, в кессоне, найдется по меньшей мере десять свидетелей, которые присягнут, что запись — подлинная, что записан именно разговор в батискафе. Любой прокурор в Соединенных Штатах потребует признать вас виновными, и присяжные наверняка вынесут этот вердикт, даже не уходя на совещание. Ты знаешь, что это значит.

— Так, — Ройал вытащил свой пистолет. Похоже, у него возникла безумная идея попытаться оборвать трос и уплыть в батискафе на свободу. Ну что же, мы ошибались насчет тебя, Толбот. Ты оказался умнее нас. Я признаю это. Ты достиг, чего хотел, но тебе не удастся дожить до того момента, когда суд вынесет нам свой приговор. Семь бед — один ответ. — Его палец на спусковом крючке напрягся. — Прощай, Толбот.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я. — Не стал бы на твоем месте.

Разве тебе не хотелось бы ухватиться за подлокотники электрического стула обеими руками?

— Слова не помогут тебе, Толбот. Я сказал...

— Загляни в ствол, — посоветовал я. — Если у тебя есть желание остаться без руки, то ты знаешь, что делать. Когда сегодня вечером ты лежал без сознания, Кеннеди взял молоток и кернер и забил в ствол свинцовый цилиндрик. Неужели ты считаешь, что я такой идиот, чтобы пойти с вами в батискафе, зная, что у тебя заряженный пистолет? Не бери мои слова на веру, Ройал, просто нажми на спусковой крючок.

Он украдкой заглянул в ствол, и лицо его перекосила гримаса ненависти. За один сегодняшний день он использовал десятилетний запас эмоций. Его лицо выдало его намерения. Я понял, что он бросит в меня пистолет, еще до того, как он сделал это. Я увернулся, пистолет попал в иллюминатор за моей спиной и упал мне под ноги, не причинив никакого вреда.

— Но никто не испортил моего пистолета, — жестко сказал Вайленд.

Сейчас никто не увидел бы в нем элегантного, слегка напыщенного высокопоставленного чиновника. Его лицо, изможденное, удивительно постаревшее, было покрыто потом. — И ты, Толбот, в конце ошибся. — Он часто и прерывисто дышал. — Тебе не удастся...

Полузасунув руку под пальто, он выпучил глаза на дуло тяжелого кольта, нацеленного ему в переносицу.

— Где... где ты взял его? Это ведь пистолет Ларри?

— Когда-то был. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди, идиоты.

Естественно, это пистолет Ларри, этого наркомана, который заявил, что он твой сын. — Я внимательно следил за Вайлендом. У меня не было никакого желания затевать перестрелку на глубине 150 футов; неизвестно, что может случиться в результате. — Я забрал у него пистолет сегодня вечером, Вайленд, окало часа назад. Перед тем, как убил его.

— Перед чем?!

— Перед тем, как убил его. Я свернул ему шею. Издав какой-то непонятный звук — нечто среднее между всхлипом и стоном, — Вайленд бросился на меня. Однако его реакция была замедленной, а движения еще более медленными, и он без звука упал на пол, получив стволом кольта Ларри по темечку.

— Свяжи его, — приказал я Ройалу. В кабине имелся большой запас гибкого шнура, а Ройал не был таким дураком, чтобы спорить в этой ситуации. Пока он занимался Вайлендом, я выпустил через клапан бензин и на глубине порядка 120 футов замедлил скорость всплытия. И не успел он связать Вайленда и выпрямиться, как я ударил его рукояткой пистолета чуть пониже уха. Если раньше можно было вести себя с ними по-джентльменски, то теперь это время прошло — я настолько ослаб, настолько растворился в этом море боли, что знал: не смогу одновременно вести батискаф и следить за Ройалом. Я вообще сомневался, смогу ли довести батискаф.

Мне едва удалось добраться до платформы. Я помнил, как отдраил люк батискафа в кессоне, как отдал в микрофон нечетким, прерывающимся и чужим голосом команду закачать воздух в резиновое кольцо, как дополз и открыл замок входного люка. Больше я ничего не помню. Потом мне рассказали, что нашли нас всех без сознания.

Тихим теплым и солнечным октябрьским днем я спускался по ступенькам здания суда. Ройала только что приговорили к смертной казни, и все знали, что апелляции или пересмотра дела не будет. Присяжные, как я и предсказывал, признали его виновным, не покидая зала суда. Процесс занял всего один день. И в течение всего этого дня Ройал сидел, как каменный истукан. Его глаза были уставлены в одну точку. Этой точкой был я. Эти пустые, тусклые, холодные глаза, как всегда, ничего не выражали. Они ни на йоту не изменились даже тогда, когда обвинитель включил сделанную в батискафе запись мольбы Ройала сохранить ему жизнь. Они не изменились даже тогда, когда вынесли смертный приговор. Но, несмотря на всю их безучастность, даже слепой мог бы понять, что они говорили: