Пройдя к барной стойке, я взгромоздился на высокий круглый табурет и покосился на лежащий рядом телефонный аппарат, помнящий, судя по его обшарпанности, лучшие времена. Ну, мне-то звонить некому (вы уже в курсе, да?), а вот мистеру Спенсеру, который, если нигде не заплутал, и по моим расчетам должен был в течение часа подтянуться, позвонить куда следует и сообщить об аварии не помешало бы. Я поднял голову и встретился с настороженным взглядом глубоко посаженных зелёных глаз рыжего трактирщика.

- Нам бы пожрать чего-нибудь, - не стал я ходить вокруг да около. – И передохнуть до утра. Свободные комнаты есть? Сразу предупреждаю, скоро нас станет ещё больше, остальные на подходе.

- Комнаты есть. А есть ли у вас деньги? – невозмутимо протирающий тарелки мужик был предельно лаконичен. – Уж больно вы подозрительные ребята. Кто вы? Откуда взялись? Только не говорите, что с луны свалились!

- С деньгами и нашей порядочностью проблем нет, уважаемый, - бухнул пудовые кулаки на стойку Ральф Шнитке. Поля его шляпы чуть провисли под тяжестью пропитавшей ткань воды. Чемодан и чехол с ружьём немец положил у ног. – Мы проездом в ваших местах, и спокойно ехали бы и дальше, но наш автобус сломался, а сотовая связь тут почему-то не работает... Вот и пришлось идти сюда. Нам ещё повезло, что авария произошла неподалеку от вашего городка!

К нам прислушивались. В толпе завсегдатаев забурлили шепотки и приглушенные споры. Хозяин «Ричарда» отставил в сторону тарелки и уже другим тоном участливо произнёс:

- Сочувствую, извините, если поначалу был не слишком приветлив. Надеюсь, серьёзно никто не пострадал, помощь никому не нужна? А то у меня есть машина, если что... Или может позвонить доктору Джонсону? Это главный врач нашей поликлиники.

Я успокаивающе поднял руки.

- Спасибо, конечно, от всей души благодарим, но раненых у нас нет! А вот как бы...

Трактирщику больше объяснять не понадобилось. Спустя секунды из кухни выскочила опрятно одетая официантка и стала торопливо накрывать на стол, стоящий напротив камина. Это хорошо, обсохнем быстрее. Не хотелось бы подхватить пневмонию или чего похуже. Рыжий хозяин оглянулся на увешанную ключами доску за спиной.

- Сколько вас всего?

- Человек тридцать, - быстро прикинул я в уме. – Где-то так, да. Они скоро будут здесь. А мы просто быстрее других передвигаем конечностями и меньше рассусоливаем.

- Многовато, - протянул трактирщик. – У нас с клиентами, как вы понимаете, не густо, но всё равно столько людей разместить мы не сможем. Уж вы простите. Гринсвуд маленький город и расположен в стороне от основных дорог, так что надобность в большой гостинице тут никогда и не стояла.

Я почесал в затылке. Ну не найдётся всем страждущим по койке с подушкой, ну и что? Мне то что? Я что, должен, ОБЯЗАН за всех отвечать, беспокоиться? Один хрен одинаково хорошим для всех без исключения никогда не будешь. Я знаю, что говорю. На своей шкуре проверено, и не раз. Какое мне дело до остальных? Да львиная доля моих попутчиков плевать на меня хотела и на моём месте уж точно не терзались бы подобными высокоморальными вопросами. В конце концов, мы первые пришли и не обязаны уступать тёплые места кому бы то ни было! Я посмотрел на мнущихся рядом со стойкой продрогших и кашляющих студентиков. Фактически дети ещё! И что, та же, так импонирующая мне Трейси должна предложить свою комнату прикольному дяде с ориентацией цвета неба?

- О чём задумался, Алекс? – тронула меня за рукав куртки Трейси, словно прочитав мои мысли. – Пошли за стол, полистаем меню. Интересно, чем могут накормить стоящим в этой дыре...

- Не бери в голову, - догадался о причине появления на моей небритой морде одухотворённо-возвышенного выражения Ральф. – У каждого своя жизнь, не забывай. А ты не фонд сестёр милосердия, понял?

Я передёрнул плечами. Какого чёрта, в самом то деле? Ох, добрый я, ребята, чересчур добрый. Не к добру это! Как бы мне моя доброта рано или поздно не аукнулась. Я отряхнулся. На нас уже никто не обращал внимания. Все вернулись к разговорам, прерванным нашим появлением. С самым серьёзным видом обсуждались знаменитая англицкая погода, цены на бензин, план работы на местной лесопилке, любовные похождения какой-то неизвестной мне дамы и все единогласно сходились во мнении, что нынешний премьер-министр самый последний мудак. Это вам не светский раут в высшем обществе! Тут люди простые, и разговоры у них простые, чуть, что не так – сразу в хлеборезку.

Мои птенчики во главе с бравым немецким охотником уже разместились за столом, скидывая верхнюю одежду и развешивая её на спинках стульев. Огонь камина завлекающе подмигивал, жаркие языки пламени манили к себе, уютно потрескивали прогорающие поленья, на столе уже выстроились блюда с хлебом-солью... Эх, красота! Люблю провинцию, люблю деревенский образ жизни. А Гринсвуд, как бы там британцы не кичились, мол, хутор в тысячу человек уже город, в любом случае деревня. Я, было, потопал к столу, порядком разомлев от тепла и убаюкивающей атмосферы «Короля Ричарда» (да царствует он вечно), но моё продвижение и восхищение красотами местного розлива были самым отвратительнейшим образом прерваны! То, что я поначалу принял за штопаный мешок с картошкой и до поры до времени лежащее чуть в стороне под барной стойкой, вдруг зашевелилось, выпростало из недр рваного тряпья грязную руку и ухватило меня за левую ногу! Я до того обалдел, что в ответ лишь беспомощно дёрнул захваченной в плен клешнёй. Рука разжалась, и классически замогильный голос прошелестел по залу, заставив стихнуть все разговоры:

- Я вижу тебя незнакомец. Я вижу твою душу. Она мятежна!

Тоже мне, новость! Я это знаю и без всяких липовых пророков и шарлатанов-предсказателей. Но Христа ради скажите, КТО это ко мне прицепился?! От таких фокусов можно и инфаркт схлопотать, между прочим. Куча тряпья поднялась во весь рост и предстала предо мной, нет, не как лист перед травой, но где-то близко к этому. Это была... женщина. Возраст её я затруднялся определить, где-то между тридцатью и пятидесятью, с лохматой гривой давно забывших, что такое расчёска чёрных волос с обильным вкраплением седых прядей, острым носом, впалыми скулами и безумно сверкающими зелёными глазами под изгибом резко изогнутых бровей. Один мой давний друг, помниться, называл такие брови чародейскими. Тётка была достаточно измождена, грязна; я принюхался – и пахло от неё соответствующе. Про форму одежды лучше промолчу, я не такой идиот, чтобы принять мешок от картошки за вечернее платье, так что, по-моему, с её нарядом всё понятно.

Она маниакально сверлила меня своими глазищами, словно я был ей что-то должен и беззвучно шевелила сухими губами. Я заметил одну вещь, которая мне не понравилась, друзья. Все без исключения посетители трактира сделали видимость особо сильной занятости, а наш милейший хозяин, подняв очи горе, продолжил натирать и без то сияющие тарелки! Я был готов побиться об заклад, что эту чокнутую (а в её умственных способностях у меня сомнений даже и не возникало) здесь жутко боятся. Древние суеверия и предрассудки всегда заставляли с опаской относиться к юродивым, не задевать их попусту. Но, ребятишки, какой сейчас год на дворе? Да у нас эту бродяжку даже не пустили бы на порог и более захолустного заведения. Я не говорю, что это хорошо, но именно так бы всё и было!

Я с кривой улыбочкой повернулся к не дающей мне пройти женщине.

- Мэм, не могли бы вы... – я прикусил язык. Вы бы тоже прикусили, посмотри на вас ТАК. В зелёных глазах не было и намёка на сумасшествие, в них разлились скорбь и жалость. Она смотрела на меня, как будто зная, что через пару минут я упаду на ровном месте и сверну себе шею. Так смотрят на обречённых.

- У тебя сердце сочится кровью,- почти ласково, звучным, поставленным голосом сказала она. – Не держись за прошлое, открой душу, попробуй дойти до своей цели.

Я чуть не задохнулся и напомнил себе, что надо дышать. Вообще-то я на такие речи не ведусь и с всякими там цыганками-гадалками у меня разговор короткий, но сейчас я стоял, как последний баран, разинув варежку и тупо тараща глаза. Юродивая протянула руку с грязными обломанными ногтями и коснулась моей щеки. Сам не знаю почему, но я стоял, как вкопанный... Её голос изменился, в нём вновь зазвучали предостережение и зловещие нотки: