Сообщение между отдаленными частицами своего "Я" (само по себе — титанический труд) он поручил микросерверам. Вольтер казался себе огромным человеком, состоящим из целой горы муравьев. Издалека — пожалуй, сойдет за человека. Но вблизи — увольте. Никто не поверит.

И первый, кто не поверил, был сам «муравьиный» человек.

Его инстинктивное ощущение себя как… чего? Гигантского монолита из миллиардов отдельных электронных импульсов? Мозаики из десяти тысяч установленных правил и программ, сообщающихся друг с другом? Да уж, один ответ лучше другого!

Он отправился на прогулку. Великолепно.

Вольтер уже знал, что этот город состоит из нескольких улиц и одной большой декорации. Он прошелся вниз по главной улице, детали постепенно смазались, и, наконец, он не мог ступить ни шагу. Перед ним разлившись густая чернота. Все! Идти больше некуда.

Вольтер повернулся и оглядел такой привычный мир. Как они это сделали?

Его глаза были сконструированы со всеми подробностями всякими там колбочками и палочками, которые воспринимали свет по-разному. Программа отслеживала обратный ход солнечных лучей, попадающих на его сетчатку из внешнего мира, проводя множество воображаемых прямых, и тут же просчитывала, что он мог видеть, и сообщала это сознанию. Как и обычный глаз, компьютерный более детально воспринимал все, что находится по центру, а объекты на периферии зрения видел лишь схематично. Все, что должно находиться за пределами видимости, тонуло в тени, и ему приходилось строго придерживаться правил, установленных программой. Однажды он оглянулся — и нежные капельки росы на розовых лепестках оказались грубой подделкой, частью выпуклой, но неживой декорации.

Памятуя все это, он пытался резко повернуть голову, чтобы ввести программу в заблуждение и увидеть серый мир, состоящий из грубых квадратов и окружностей, — и ни разу не преуспел. Глаз Вольтера мог улавливать двадцать две картинки в секунду, и это в лучшем случае. Симулятор же может проследить процесс в развитии — за любой, даже бесконечно малый промежуток времени.

— А, Ньютон! — крикнул Вольтер в толпу, которая непрерывно шагала по узеньким улочкам. — Ты разбирался в оптике, но теперь я — всего лишь задавшись одним вопросом — могу понять природу света лучше, чем ты!

Ньютон тут же возник перед ним, с потемневшим от ярости узким лицом.

— Я ставил опыты, делал расчеты, выводил дифференциалы, изучал структуру солнечного света…

— А я дошел до истины, — счастливо рассмеялся Вольтер, еще трепеща от восторга открытия, — просканировав внутренний план!

Ньютон изысканно поклонился… и пропал.

Вольтер осознал, что его глазам нет нужды быть лучше обычных человеческих глаз. То же самое можно сказать и о слухе — симуляторы барабанных перепонок определяли колебания воздуха и просчитывали результат. Его "Я" оказалось безжалостно экономным.

Ньютон возник снова. (Что это, срабатывает подпрограмма, ведающая зрительным центром?) Он казался удрученным.

— Каково это — чувствовать себя математической конструкцией?

— Что хочу, то и чувствую.

— Это незаслуженная свобода. — Ньютон пощелкал языком.

— Именно. Но все в руках Господа.

— Здесь нет ничего божественного.

— Для таких, как мы, разве нет? Ньютон поморщился.

— француз! В тебе нет и капли смирения.

— Для этого мне пришлось бы обращаться в высшие университеты.

Пуританин нахмурился.

— Можно достичь этого молитвой и самобичеванием.

— Вот только не надо искушать меня, сударь.

Внезапно он покачнулся, будто его толкнули в спину. Слово «университет» гулко отдалось в нем самом… как и Присутствие. Словно черная трещина пробежала перед ним, словно в настоящем разверзлась гигантская пасть, которая потянулась и с хрустом стиснула челюсти — и он стал жертвой.

Ученые используют механизмы, а математики — только карандаш и ластик. Что до философов, им не нужен даже ластик.

Тревога стиснула его сердце. Неожиданно нахлынул непонятный страх.

Мир накренился и покатился куда-то вбок. Словно он падал в машине с высокого обрыва и ничего не мог поделать…

Вольтер задрожал, как школьник, который, отказываясь на время от острых ощущений, тем самым делает их еще более острыми.

Ее Величество Наука! Да, это она!

Подумал — получил: перед ним материализовался кабинет, в котором восседала Дама.

В его душе еще жил отблеск минувшей страсти к этому рациональному созданию, к элегантным танцам среди абстрактных чисел… и теперь все это ожило и сложилось в яркий и зримый образ.

Но как она, воплощенная, могла возникнуть в симуляции? На какое-то мгновение Вольтер опешил, но всего лишь на мгновение. Это он воплотил ее своей мыслью. Вольтер вдохнул ее пряный запах. Дотронулся влажной рукой до ее волос, пропустил шелковистую прядь сквозь дрожащие пальцы.

— Наконец-то, — выдохнул он прямо в теплую раковину ее ушка. Он принялся мечтать о чем-то отвлеченном, будто оттягивая удовольствие (как и положено истинному джентльмену) и ожидая от нее…

— Мне дурно! — вскрикнула она.

— Пожалуйста, не надо. — «Неужели ученые так торопливы?»

— Ты хочешь потерять себя? — спросила она.

— О, да, в определенных страстных трудах, но…

— Значит, ты из тех типов, которые по уши в грязи и охвачены жаждой убийства?

— Что? Мадам, не уклоняйтесь от темы!

— А как ты узнаешь имена звезд? — холодно спросила она.

Вот тут-то и пришла пора расплачиваться за неразумную неосмотрительность. Пока он трепетал от счастья, находясь около самого прекрасного и чувственного создания, которого когда-либо знал, он весь вспыхнул от радости…

…и зашелся криком, когда импульс вернулся.

Теплая кожа дамы потускнела, и сквозь нее проступили ряды железных прутьев, которые глубоко вгрызлись ему в спину. Вокруг локтей и коленей взвились веревки, которые тут же намертво примотали несчастного Вольтера к решетке.

Над ним склонился костлявый мужчина, чье тщедушное тело было скрыто складками одеяния, похожего на монашескую рясу. Хищный крючковатый нос придавал ему сходство с ястребом, а длинные острые ногти на руках походили на когти. Человек в рясе держал какие-то щепки, которые немедленно принялся… заталкивать Вольтеру в нос!

Вольтер попытался отдернуть голову. Но ее зажали стальные тиски. Он хотел заговорить, хотел предложить инквизитору более разумные методы допроса, но из его рта, распяленного железным кольцом, вырвалось лишь жалкое бульканье.

В рот ему всунули какой-то цветастый лоскут, что взбесило его еще больше, чем щепки в носу, поскольку Вольтер без слов — все равно что Самсон без волос, Александр без своего меча, Платон без Идеи, Дон Кихот без воображения, Дон Жуан без женщин… и брат Фома де Торквемада без еретиков, без вероотступников, без безбожников, подобных Вольтеру.

Потому что это и был Торквемада. И он был в Аду.

Когда стены ее убежища начали трястись и разваливаться на куски, Жанна д’Арк поняла, что пришла пора решительных действий.

Конечно, разгневанный Вольтер устроил ей нагоняй и приказал оставаться здесь. И, конечно, он всегда кричал на нее не без причины, но это…

В ноздри ударил резкий запах серы. Демоны! Они лезли в трещины и щели разрушенных стен. За их спинами горел алый свет, озаряя их отвратительные остроносые морды.

Она выхватила свой верный меч. Демоны разрушались один за другим. По лбу струился пот, но Жанна не прекращала сражаться.

— Смерть демонам! — яростно крикнула она. Действовать это стучаться во врата рая после непереносимой разлуки.

Она выпрыгнула из своего бывшего убежища. Ее встретили новые демоны, вынырнувшие из багрового пламени. Она увернулась от них и бросилась по рядам точек и стрелок, убегающих вдаль, вперед, к невидимому финалу.

Она бежала. За ней гнались какие-то мелкие вопящие создания с уродливыми головами и огромными злыми глазами.

Облачившись в полный боевой доспех, она поняла, что до нее не доберутся, что она защищена лучше некуда. Наверняка все происходит с Божьей помощью! Эта мысль вдохновила Жанну.