— Я генерал, командир пограничной дивизии, — сказал самый большой человек по-русски. — Сегодня вы будете у меня в гостях!

Уплотнив население джипа, мы сели внутрь и через три минуты уже были у здания пограничной воинской части. Генерал передал нас своим подчинённым, а сам уехал по своим срочным делам — он направлялся в Имам-Сахиб. Пограничники нас узнали — это были те самые погранцы, которые впускали нас в страну три недели тому назад, когда, как вы помните:

— Напишите: помощник писателя, — сказал Книжник.

— Нет! и вы тоже писатель! — тоном, не терпящим возражений, отвечал пограничник, занося слово «нувисандат» в пограничную тетрадь.

…Нас разместили в пограничном домике со всеми удобствами. Чай, ужин, помывка, и даже телевизор с российскими передачами — правда, до поры до времени, пока не кончилось электричество. Наш собеседник, работник погранзаставы Нематло, прекрасно знает русский язык.

— А искупаться в пограничной реке можно? — спросили мы.

— Можно, пошли, никаких проблем!

Пограничная река Пяндж, окружённая с советского берега двумя рядами колючей проволоки, вышками, распаханной контрольной полосой, — с афганской стороны имела мирный и спокойный вид. В зарослях травы паслись коровы, дети шли на реку за водой, среди соломы бродили куры, а на берегу, в тридцати метрах от воды, стояли два ржавых старых корабля.

— Как они сюда попали? река обмелела?

— Нет, их просто вытащили на берег — объяснил Нематло. — Пять-шесть тракторов пригнали и вытащили. Зачем? А вот зачем: ими загородили проход, где раньше причаливал паром и была переправа. При талибах загородили, чтобы с вашей стороны никто ничего не привёз. Когда-то это был личный пароход одного из прежних президентов Афганистана, а другой — его жены.

Мы сфотографировали "остатки военно-речного флота" Афганистана и даже залезли на них. И умылись из Пянджа. Купаться расхотелось — вода оказалась мутна, быстра и грязна. С советского берега на нас грозно поглядывали пограничные вышки; возможно, кто-то из российских или таджикских солдат удивлялся на нас в бинокль, но мы об этом не знаем. А весёлые афганские пограничники, местные жители и дети глядели на нас без биноклей.

— Здесь, на Пяндже, никакой у нас охраны нет, и некоторые афганцы по ночам стараются переплыть реку. Переплывают, на автомобильных камерах, и никогда без наркотика не плывут. Русские их подстреливают, но не всех, многим удаётся переправиться, а там их ждут друзья и увозят наркотик в Россию, в Европу и по всему миру. Больше всего это было при талибах, сейчас меньше — боятся американцев. Но и до сих пор считается, что Афганистан — мировой базар наркотиков. Выращивали наркотик в Джелалабаде и в соседних провинциях. Прямо завод у них был, и продавали, и делали на экспорт. А главный рынок был в Кундузе. А вот вино, водка были строго запрещены. Сигареты тоже запрещены, но ведь наркоману тоже сигарета нужна (чтобы её набивать наркотиком), так что сигареты были, но так, не на виду. Сейчас тоже остались наркоманы и наркотики, но подпольно. А нам из-за таких «бизнесменов» плохо дают визы другие страны, и вообще: как узнают, что афганец, так сразу думают, что наркотики везёт…

Стемнело. Последний вечер в этой стране.

Нематло за чаем подробно рассказывает о временах «Талибана», а мы — о современной российской жизни. Последний афганский вечер.

Да, талибы безвозвратно ушли, и три вещи погубили их: бороды, телевизоры и американцы. Бороды — обязательные, телевизоры — запрещённые, и американцы — нагрянувшие со своими бомбами. Если б не события 11 сентября 2001 г., если бы не были взорваны эти американские небоскрёбы, талибы правили бы страной и по сей день. Сейчас настроение — как в России в конце 1991 года. Борода — партбилет. При талибах длинная борода = карьера, теперь это в глазах новых властей — в лучшем случае устарелая мода, в худшем — политическая неблагонадёжность. Как в 1991 году в России многие сжигали партбилеты, так в Афганистане-1381 сбривают или укорачивают бороды все те, кому надоела прежняя власть. Лет через пять, возможно, будет обратный процесс — ностальгический: талибы, мол, навели в стране порядок, и каждый знал, что ему делать, а теперь — преступность, порнография, СПИД… Пока же… Талибские времена ушли в историю, и непросто повернуть время вспять.

Но хотя и телевизоры разрешили, и бороды укоротили, — на дворе, по-прежнему, тысяча триста восемьдесят первый год.

Мир и тишина. Афганистан провожает нас тишиной.

Встали на заре, предвкушая, как скоро на первом катере мы переправимся через Пяндж и вернёмся в бывшую Империю. Но страна счастья не спешила отпускать нас, а с другого берега не спешили присылать катер. Ещё раз нам предстояло убедиться, что ничто на юге не ценится так дёшево, как человеческое время.

Мы очень мило попили чай и направились пешком к пристани, вместе со всем погранично-таможенным персоналом. На советском берегу стоял катер и баржа-паром, но они никуда не плыли. Солнце достигло зенита, но никакого движения «там» не происходило. Мы откровенно скучали в нетерпении; афганцы в пограничной палатке сохраняли спокойствие; вокруг накапливались остальные пассажиры.

Один, одетый в пиджак русскоговорящий мужчина лет сорока пяти, оказался консулом Таджикистана в Кабуле. Он ехал в Душанбе на своей машине, везя попутчика и какие-то ящики. Узнав, что я принял ислам, он рассказал:

— Я помню, был случай. В семьдесят четвёртом году один немец, работавший в Афганистане, решил принять ислам. И однажды, в пятницу, он пришёл в мечеть, и после джума (пятничной молитвы), он встал и объявил: "Нет бога, кроме Аллаха! Мухаммад — пророк Аллаха!" Все так обрадовались и встали, и аплодировали ему. И тут же собрали ему в подарок несколько мешков денег!

Другой таджик, оказавшийся на переправе, оказался христианином непонятной конфессии. Его мы уже видели вчера: он проезжал мимо нас, сидящих на посту, на крутом джипе. Я вчера обратился к нему на английском и на дари, но он тогда сделал важное лицо и уехал, не взяв нас. И вот сейчас он (оказывается, русскоговорящий) сидел с нами на переправе и декламировал длинные христианские стихи. Также интересно, что он был знаком с моей книгой "Практика вольных путешествий"!

— Вообще я ваше путешествие одобряю. Ездите куда-то, зачем-то, сами не знаете зачем, кому-то не понравится, а я одобряю. Ты потом вырастешь, поумнеешь и поймёшь, зачем всё это. В религии ты тоже потом поймёшь, а сейчас ничего не понимаешь! Вот ты Библию читал? И о чём же говорит Библия?

Я затруднился с ответом на столь общий вопрос.

— Вот видишь: не знаешь! А я знаю! Посидел бы я с тобой полчасика, и ты бы сразу всё понял!

На переправе были также несколько афганцев. Один, с парализованной правой рукой, имел целую кучу чемоданов, хотя неясно как он их носил. Были с мужьями также две афганки (одна полностью закрытая в чёрный халат, только щёлка для глаз оставалась; другая тоже в чёрном хиджабе, но с открытым лицом) и их дети. А всего ожидающих пароход было одинадцать взрослых и восемь детей.

Солнце нещадно палило. Мутные воды реки Пяндж несли мимо нас грязную муть и соломинки. Консул Таджикистана в Кабуле, христианский проповедник и иные люди с удовольствием пили эту тёплую, густую жидкость, набирая прямо из реки. Мы с Книжником опасались.

Наконец, на том берегу началось какое-то шевеление. На баржу началась погрузка грузовиков; жёлтый автобус МЧС России привёз к пристани партию пассажиров; катер завёлся и направился к нашему берегу. Это был тот самый катер «Душанбе», с которого мы сошли двадцать три дня тому назад.

Начальник погранично-пропускного пункта тиснул мне в паспорт выездной штамп, и от руки написал дату: 28-5-1381. Следующий, последний, был паспорт Книжника.

— Сергей, мы тебя оставим здесь! Дом, жену, машину дадим! Гитара? Позвоним в Россию, тебе новую гитару по почте пришлют! Оставайся!