— Вы знали, что он постарается пополнить запасы?

— И начнет искать кого-то из иных существ. На старг мы не рассчитывали, но кто-то из мелочи мог пойти с ним на сделку. Мы вызвали того, кого вы знаете под именем мастера Титко, он чует кровососов и мог привести нас к ним, а от них мы бы уже добрались до колдуна. Не сложилось…

Я отогнал звенящего над ухом комара, переглянулся с Проповедником.

— Не могу понять, откуда он взялся, брат Курвус, — сказал я. — Последнего вёлефа убили довольно давно, книги уничтожены, церковь сообщила всему миру, что больше этого зла в мире нет. И теперь мы преследуем одного из них. Как же так?

— Знания удивительно живучи. Сколько книги ни сжигай, сколько ни уничтожай, сколько ни прячь под замками, всегда найдется еще один том в каком-нибудь старом сундуке, шкафу, на чердаке, у коллекционера или в тайнике. Со временем книги, в том числе и запрещенные, появляются и часто попадают в плохие руки. Думаю, тут произошло то самое.

Внезапно он резко повернулся в ту сторону, откуда мы пришли, положив руку на рукоять меча:

— Слышали?

Я покачал головой:

— Ничего необычного.

— Кто-то идет. Голоса.

Его клинок бесшумно покинул ножны в тот момент, когда из леса появились господин Хюбер и Ханна.

— Даже не знаю, что хуже — морок колдуна или настоящие законники, — поделился я своим мнением с монахом.

В ответ на его лице появилась кривая усмешка. Я обнажил кинжал и встал чуть сбоку от каликвеца.

— Не слишком теплая встреча для тех, кто пришел помочь. — Господин Хюбер сделал шаг в сторону, закрывая собой Ханну. — Есть основания?

— Брат Курвус заразил меня паранойей, господа. Он считает, что вы, вполне возможно, не вы.

— Ничего не понял, но спешу заверить, что я — это я, а она — это она. — Он сохранял дружелюбный тон, но его рука на тяжелом пистолете говорила сама за себя.

— Что ты вчера пила у меня в комнатах, Ханна?

— Сок. Яблочный, — хмуро отозвалась она. — Это имеет значение?

— Как и все, что происходит сейчас. Ну а вы, господин Хюбер, не припомните ли ошибку своей ученицы?

— К чему весь этот фарс?

— Будет гораздо проще, если вы ответите, — сказал брат Курвус, поведя мечом. — Также припомните о той беседе, что вы вели с братом Феломиченцо в прошлую среду.

— Мы разговаривали с ним во вторник, то есть позавчера, и обсуждали трактат мастера Альберутто, а конкретно — второе издание «Alchimie minor», вышедшее год назад в Пануе и попавшее под запрет с главы семнадцатой по главу двадцать шестую включительно. Ханна ошиблась в оценке светлых душ в вашем кинжале, господин ван Нормайенн.

— По мне, так они настоящие, — с разочарованием сказал я брату Курвусу и убрал кинжал. — Было приятно поменяться местами, господин Хюбер. Не всю же вечность только вам задавать мне вопросы.

Законник улыбнулся исключительно из вежливости, хотя по его лицу было видно, насколько он раздражен.

— Самое время объяснить им природу нашей подозрительности, брат Курвус. Возьмете на себя эту нелегкую задачу?

— Охотно.

— Чудесно. А я пока наполню наши фляги водой.

Я с трудом спустился к реке, песок то и дело осыпался под ногами, а тропка вниз была достаточно крутой. Проповедник сопровождал меня, распевая гимн во славу Богородицы. Он был чертовски доволен тем, как мы заставили понервничать представителей Ордена Праведности.

— А где Птаха?

— Шут ее знает. По мне бы, век ее не видеть, как и Пугало.

— Ты даже меня не обманешь, не то что себя. Хотя одушевленный и не сказал тебе ни слова, но ты не против его общества.

Конечно же, он возмутился и начал все отрицать, а я лишь хмыкал в нужных местах и виновато вздыхал, когда его речь становилась особенно обличительной.

— Надоели мне эти леса и дороги! Ты как из Темнолесья вернулся, так и носишься по свету, словно пес, которого блоха в хвост укусила. Никакого перерыва!

— Лето — горячая пора. Какой отдых? О чем ты? Отдыхать буду не раньше зимы, когда пути заметет, и то если повезет оказаться далеко от центральных трактов и почтового сообщения. Иначе магистры обязательно придумают мне задание. Стража ноги кормят.

— Ты скопил достаточно денег на безбедную старость, Людвиг. Почему никто из вас никогда не может угомониться, пока не становится уже слишком поздно?

Я задумался над его словами, одновременно закручивая крышку на фляге:

— Наверное, потому, что иначе мы умрем от скуки.

— Три ха-ха. Так я и тебе поверил. Нет, тебе-то я поверил, но ты хочешь сказать, что все остальные такие же, как ты?!

— А что тут такого? Нас воспитала одна школа, в нас вдалбливали одни правила. Когда тебе внушают, что главное в твоей жизни — уничтожение темных душ, что это достойная работа и богоугодное дело — спасать людей от злобных сущностей, ничего иного быть не может. Я так воспитан и начинаю лезть на стенку, когда нет никаких дел.

— В жизни нужны приключения? — ехидненько хихикнул он.

— В жизни нужен смысл, старина. У меня он есть. Большой или маленький — судить не мне, но я считаю его вполне достойным этой самой жизни. Подумай над этим.

— Мне-то чего думать? Мне поздно. Я уже мертв, Людвиг.

— Как мы с тобой знаем, смерть — это далеко не конец, и с ней смысл жизни никуда не теряется. Я встречал много душ, и некоторые из них живее многих людей. Подумай над этим.

К небольшой стоянке углежогов, расположившейся у края вырубки, мы подошли в ранних сумерках, когда воздух звенел от комарья. Огромная, покрытая толстым слоем дерна куча[69] все еще испускала волны нестерпимого жара, но рядом не было ни одного человека, чтобы следить за горением.

Мы замерли у границы стоянки, притаившись за кустами в поисках скрывающейся опасности.

— Запрещенная вырубка, — сказал Хюбер. — Кто-то подрабатывает без городского разрешения, слишком далеко от жилья, слишком хорошо спрятались. Их здесь никто не найдет.

— Кроме вёлефа, — проронил брат Курвус. — Его следы ведут сюда.

На той стороне, за возом, я заметил движение и сказал:

— Все, кто тут был, мертвы.

— С чего вы взяли, Людвиг? Отсюда я не вижу тел.

— Зато я вижу душу углежога, судя по ее одежде и испачканному лицу.

Я сделал шаг, выйдя из укрытия, обошел шалаш из ветвей и парусины, где летом жили рабочие. Ханна и Проповедник увязались за мной.

Брат Курвус и законник стали обходить стоянку по кругу, отправившись в противоположную от нас сторону. Дышать здесь было тяжело, тлеющая в куче древесина выделяла в воздух какую-то дрянь, и в горле сильно першило.

— М-да. Не повезло тебе, приятель, — с сочувствием сказал Проповедник, глядя на вскрытое горло души, из которого беспрерывным, неостановимым потоком текла и исчезала кровь.

— Что со мной? — спросил черный от угольной пыли человек с покрасневшими глазами. — Я… там…

— Ну да. Ты умер. — Старый пеликан был очень «тактичен». — Окочурился. Отдал богу душу. Впрочем, с последним я поторопился. Ты все еще в нашем грешном мире. Как и я, кстати говоря. Чем тебе рай не угодил? Там-то всяко лучше поляны с углем?

— Помолчите хотя бы минуту! — одернула его Ханна. — Не видите разве, что он страдает!

— Я тоже страдаю! — не смутился Проповедник. — Только мой срок страдания гораздо дольше, чем его.

— Кто это сделал с тобой? — Я присел рядом с углежогом.

Он, все еще ошеломленный, промычал:

— Какие-то люди. Вышли из леса, оттуда же, откуда вы. Несколько часов назад. Я ничего не понял и… умер.

— Людвиг! — окликнул меня брат Курвус. — Посмотрите!

Девушка осталась с Проповедником и углежогом, а я поспешил к монаху и законнику.

Пятеро углежогов, все с распоротыми шеями, лежали рядом с кострищем и перевернутым котелком, в котором артель готовила себе еду. В двух шагах от них, привалившись к березе и опустив голову на грудь, сидел златокудрый молодой человек без правого запястья. Его культя была перевязана, и рука вплоть до локтя почернела, в одном месте сквозь гниющее мясо торчала локтевая кость.