Чергий — некогда одна страна с Ольским королевством, отколовшаяся от него после войны за престол. Чергий и Ольское королевство до сих пор спорят, какая из династий имеет большее право находиться на троне, и не могут решить вопросов независимости государств.

Шапри — иное существо, также называемое адским лесничим. Живет в симбиозе с лесом.

Мальчишка торопился и нервничал. Это было видно по его напряженной спине, по тому, как он шмыгает носом, то и дело оборачивается, с затаенным страхом проверяя, не передумал ли я.

— Наверное, бедняга живет среди жестоких людей, — с печалью произнес Проповедник и уточнил: — Ребенок ждет, что ты рассмеешься ему в лицо и обманешь. А может, еще и тумака отвесишь, чтобы не был наивным и не верил обещаниям таких проходимцев, как ты.

Я ничего ему не ответил. В первую очередь для того, чтобы не волновать моего проводника. Он и так испуган тем, что рядом с ним страж.

На границе между Бробергером и Чергием, где дремучие леса соседствуют с Хрустальными горами, а в долинах ютятся забытые богом хутора, таких, как я, не пускают на порог. Здесь считается, что людей, способных общаться с невидимыми собеседниками, коснулось дыхание зла. Короче, Братство тут любят примерно так же, как пастухи волков, которые режут бесценных овец.

— А вдруг он тебе наврал? — пришло в голову Проповеднику, и он даже остановился, потрясенный такой мыслью.

— Не похоже, — сказал я и продолжил для недоуменно обернувшегося мальчишки: — Не похоже, что близко от деревни. Мы далеко ушли.

— Недалече осталось, господин. Во-он на том склоне он лежит.

Сын лесоруба, облаченный в рваные портки и длинную льняную рубаху, показал на поросший грабами холм.

Ребенку было около одиннадцати лет. Худое, загоревшее за лето лицо, выцветшие на солнце волосы, облупившийся нос, конопушки, яркие, немного настороженные, но смышленые глаза.

— Хорошо. Веди дальше. Если не соврал, получишь свой грош.

Он торопливо кивнул, радуясь, что я не передумал, и поспешил вперед. По широкой, вытоптанной коровами тропе, через большой скошенный луг, к быстрому извилистому ручью. Через него проложили дорожку — цепочку притопленных камешков, по которым мой провожатый ловко, ни на мгновение не останавливаясь, перескочил на противоположный берег. Остановился, дожидаясь меня, да еще и предупредил:

— Осторожнее, господин! Вон тот, пегий, шатается малость.

— Экий заботливый отрок. — Проповедник, хоть и не мог намокнуть, по старой привычке подобрал рясу и перешел ручей вброд, не потревожив воды. — Если честно, Людвиг, ты давно уже должен был ехать с дилижансом дальше, а не идти на поводу у своего любопытства. Мало ли кто что придумал. Теперь следующего ждать месяц.

Здесь он прав. В такую дыру кареты заезжают не часто. Но я не боялся задержек. Как только все решу — пойду напрямик, через предгорья. Там вполне хорошая дорога, она приведет меня к Вилочкам, где легко можно купить лошадь, чтобы продолжить путешествие.

— Я уже предвкушаю прогулку по глухомани, — между тем продолжал мой спутник. — Жизнь тебя ничему не учит. В последние два раза, когда ты оказывался в диких местах, столкнулся с визаганом, призрачными монахами и целой стаей голодных старг. Даже не знаю, кто из них был хуже.

Стража, как и оборотня-ругару, кормят ноги. Проповедник шляется со мной уже который год, но до сих пор не может привыкнуть к тому, что чаще всего мы оказываемся вот в такой вот дыре, на очередной дороге, далеко от больших городов.

Я поправил лямки рюкзака, впивающиеся в плечи, поморщился, когда левое на мгновение стрельнуло слабой болью. Один ловкий цыган, прежде чем умереть, ткнул в меня кинжалом, и, если бы Мириам не привела свою знакомую старгу, я бы так быстро не поправился.

Проповедник, который после кое-каких событий не любил кровопийц, обладающих сильнейшим даром целительства, тогда задумчиво сказал:

— Теперь я понимаю, почему церковь не истребила этих иных существ. Хорошо иметь при себе послушного вампира, способного вылечить чирей. То что нужно каждому уважающему себя клирику. Да и некоторым князькам тоже не помешает. Корми раз в месяц каким-нибудь еретиком или преступником и ходи без всякой срамной прогансунской болезни. Очень удобно.

Я перебрался через ручей, и мы стали взбираться на холм по тропе, сильно засыпанной опавшей листвой. Снизу подъем казался не таким уж и крутым, но холм возомнил себя чуть ли не Монте-Розой — самой высокой вершиной Хрустальных гор. Отвесный склон, да к тому же еще и довольно скользкий, стал настоящим испытанием, и я старался беречь дыхание, слушая, как кровь стучит в ушах.

Проповедник посмеивался и скакал вокруг меня едва ли не вприсядку. Это была его маленькая месть за то, что я не внял его слезным мольбам и вылез из дилижанса, услышав разговор местных мальчишек.

Сын лесоруба привел меня на каменистую площадку, с трех сторон окруженную старыми грабами. Отсюда открывался довольно неплохой вид на долину, лежащую в двух сотнях ярдов под нами, на ручей — голубой лентой вливающийся в широкий пруд, с другого края оканчивающийся самодельной плотиной, на которой сейчас удили рыбу мальчишки. На яблоневые сады, серо-желтые деревенские крыши и похожую на колокольчик маковку церкви.

На поляне нас ожидало Пугало, которое пропадало где-то целую неделю и наконец соизволило показаться на глаза. За время отсутствия оно нисколько не изменилось — все такое же угрюмое и несимпатичное, как и прежде. Старый, истрепанный военный мундир, одутловатая голова-мешок со злобными глазками и зловещей ухмылочкой, порядком поизносившаяся соломенная шляпа, ну и серп конечно же. В общем, темный одушевленный, который мог бы испугать своим внешним видом до почечных колик всех, кто бы его увидел. По счастью, обычные люди избавлены от лицезрения этой сущности, а я уже давно привык к своему спутнику.

Пугало с интересом посмотрело на ребенка и с некоторой долей задумчивости проверило остроту серпа большим пальцем левой руки. Затем покосилось на меня и сделало вид, что любуется окрестностями.

— Людвиг, а мальчишка-то не соврал. — Голос Проповедника в кои-то веки звучал без всякого ехидства.

— Господин, это здесь. — Мой провожатый показывал на то, что находилось рядом с узловатыми древесными корнями.

Скелет. Точнее, отдельные кости. Они были старыми и лежали здесь не год и не два. Череп торчал в выемке между корней, сильно засыпанный осенними листьями, и я видел лишь желтый краешек носовой кости и глазницу. Ребра растащены, часть разгрызена — лесные жители нашли себе хороший обед и ужин. Берцовая кость коричневой палкой торчала под углом из земли, бедренная обнаружилась у меня прямо под ногами, шагах в восьми от черепа. Плечевая была сломана пополам, опять же чьими-то зубами.

— Тут, — на всякий случай сказал мальчишка, внимательно следя за выражением моего лица.

— Я вижу мертвого. Таких костей много в лесах, на полях и в придорожных канавах. Они не делают мертвеца стражем, — проронил Проповедник и скривился, когда Пугало заглянуло мне через плечо. — А вот и наш падальщик подошел.

Одушевленный, как это бывало и раньше, слова старого пеликана пропустил мимо ушей, провел костлявой рукой над коричнево-желтым ковром листвы, ткнул в него длинным пальцем.

— Ты уверен, что мертвый был стражем, малец? — спросил я.

— Да, господин. Так старшие мальчишки говорили. Кинжал у него точно видели.

— Его забрали?

— Нет, господин. Кто же кинжал стража трогать будет, если он проклят и приносит несчастья? Сапоги взяли и… другое, а кинжал где-то здесь валяется.