Я прекратил его веселье, когда жар от пожара спал до такой степени, что мне удалось подойти к ней вплотную и воспользоваться кинжалом.

Я поймал взгляд Пугала на своей искалеченной руке.

Оно, следуя справа от лошади, показало, что ему интересно, как я теперь буду управляться с кинжалом.

— Ничего не изменилось. Фигуры и знаки получаются такими же. Ты могло в этом убедиться пару часов назад.

Одушевленный насмешливо ткнул пальцем в широкий рейтарский клинок, висевший рядом с седлом.

— Хорошо. Признаю. С палашом есть трудности. Но я привыкну. Знаешь, старина, иногда я жалею, что ты выкинул законника из моего окна. В Ордене куда лучшие знатоки таких ребят, как ты. Перед смертью он пытался что-то сказать о тебе, но ему не хватило времени.

Наконец-то я смог его расшевелить. Пугало стало похоже на взъерошенного, рассерженного воробья, конечно, если вы можете представить себе высоченного воробья со зловещей ухмылкой, вооруженного бритвенно-острым серпом.

— Эрик тоже в тебе почувствовал нечто, но не понял. Возможно, в силу своего возраста. Хотя его слова заставляют задуматься. Что ты ищешь, Пугало? Считаешь, что я приведу тебя к этому?

Оно развело когтистыми руками, что можно было расценить как «там поглядим» или же «я уже давно потеряло надежду на такое чудо и слоняюсь за тобой, чтобы поскорее сдохнуть от скуки».

— Но, как видно, не все законники такие умные. Франческа тебя так и не раскусила.

Одушевленный махнул рукой, мол, куда ей до Эрика.

Я в который раз ничего от него не добился, так что сменил тему:

— Не знаешь, куда запропастился Проповедник? В последнее время он частенько ходит в одиночестве и исчезает без предупреждения. Набрался от тебя дурных привычек.

Во взгляде Пугала промелькнуло, что в его обязанности не входит следить за старыми дуралеями.

— Он путешествует со мной почти десять лет. Большой срок для светлой души, которую давно ждет рай. Он никак не может смириться с тем, что случившееся в его деревне — не его вина. И он не сможет искупить то, к чему не имеет никакого отношения. И если уж говорить об искуплении, то, уже будучи мертвым, он совершил достаточно хороших поступков, чтобы его на руках внесли в райские врата. Он знает, что ему пора, но упорно держится за наш мир и за меня. И, боюсь, не уйдет до тех пор, пока не решит, что его совесть чиста. Беда в том, что совесть редко успокаивается. Такова уж наша природа.

Оно слушало с серьезным видом, словно я поведал ему самую большую тайну вселенной.

Дождь перестал. Дорога, точнее размокшая широкая лесная тропа, пахла пряной листвой и блестела лужами на ярком, наконец-то появившемся из-за облаков солнце. Вокруг росли дубы, величественные, кряжистые, темно-зеленые. Под ними было приятно ехать, и я рассчитывал уже вечером пересечь границу, пройти патрули кантонских наемников и оказаться совсем недалеко от Гертруды.

Даже если темный кузнец путешествовал так же быстро, как и я, ему не опередить мою колдунью. Уверен, что у нее большая фора, а кардинал Урбан позаботился о том, чтобы спрятать глаз серафима получше.

Грязь глушила стук лошадиных копыт, и человек, бредший в намокших ботинках по обочине, услышал меня слишком поздно. Вздрогнул, отскочил к деревьям, крепко сжимая руку на ремне переброшенной через плечо вместительной, похожей на саквояж сумки. Во второй руке он держал стилет, глядя на меня со смесью страха и угрозы. Он хотел выглядеть внушительно, но был чересчур тощ и оборван для этого.

Незнакомец походил на гуся — вытянутое неулыбчивое лицо, редкие черные волосы, длинная немытая шея и сутулые плечи. Его глаза обращались то на меня, то на деревья через дорогу. То ли он думал о том, что еще можно попытаться оторваться от всадника в густом подлеске, то ли ждал моих сообщников, прячущихся там.

— Ты мимо или за моим добром, альбаландец? — напрямик спросил он.

— Мимо. — Я остановил лошадь в десяти шагах от него. — Откуда идешь?

— Тебе-то какая разница? — Человек подозревал меня во всех смертных грехах.

Судя по акценту и говору, он откуда-то из центральных герцогств Литавии и, как и многие другие, не стал дожидаться прихода эпидемии, а собрал вещи и отправился на север в поисках лучшей доли.

— Да в общем-то никакой, — ответил я и поехал дальше.

Пугало замешкалось, изучая незнакомца.

— Постой! — крикнул он мне в спину. — Продай лошадь!

— Не продается. — Я даже не стал оборачиваться.

— Дам хорошую цену! Серьезно! У меня много чего с собой есть!

— Спасибо. Не интересует.

— Кровь нашего Спасителя! А еще есть косточка от пальца святого Фомы! И несколько чешуек кита, который сожрал Иону, когда тот переплывал Южный океан.

Я натянул поводья и расхохотался:

— У кита нет чешуи!

Он уже убрал стилет и спешил ко мне со своей тяжеленной сумкой, думая, что меня все же заинтересовало его предложение.

— А у этого была! Это же кит, ниспосланный самим Господом. Интересует? Поменяю на лошадь и пару серебряных монет.

Наглости ему было не занимать.

— Нет.

— Ну тогда, может быть, перья из крыльев ангелов? Отдам два пучка за дублон. Хотя нет. Что я предлагаю такому знающему путнику столь распространенные реликвии! Вот! Смотри! Нравится?!

Он, как заправский фокусник, выудил из сумки нечто.

— Ну? Что думаешь? — Человек заглядывал мне в глаза, пытаясь понять, насколько я поражен увиденным.

Пугало вот явно было поражено. Таращилось на продавца так, словно оказалось на уличном представлении бродячих циркачей.

— Похоже на сухое дерьмо. — Я старался сохранить серьезный вид.

— Ты зришь в корень! Но это святое дерьмо. Испражнения осла, на котором Христос въехал в святой город Хариллу, что на границе Хагжита и Мильты. Если растворить его в вине и выпить, то никогда не будешь болеть!

— Полезная вещь. Только не понимаю, раз у тебя есть такое чудесное средство от всех болячек, чего же ты бежишь от юстирского пота?

— Кто сказал, что я бегу? — обиделся тот. — Я отправляюсь в Прогансу по важному, коммерчески выгодному делу. А средство слишком ценно, чтобы я переводил его на себя. Отдам тебе половину за лошадь.

— Не думаю, что стану пить ослиное дерьмо. — И, посмотрев на Пугало, не удержавшись, сказал: — Проклятье! Где Проповедник, когда он так нужен? Пропускает столько интересного!

Продавец фальшивых реликвий расценил мои последние фразы по-своему и сочувственно вздохнул:

— Да, друг. Со священниками в этом крае негусто. Тебе либо придется набраться терпения, чтобы исповедоваться и получить отпущение грехов, либо воспользоваться вот этим. — Жестом фокусника он извлек из сумки длинный, чуть погнутый и ярко-рыжий от ржавчины гвоздь.

— Надо думать, он пробил ладонь Христа? — участливо поинтересовался я.

— Как ты догадался? — изумился он и ткнул в особенно ржавое пятнышко. — Вот, видишь? Это капля Его крови.

— Если бы мне давали по золотому за каждый гвоздь, который якобы пробил плоть Иисуса, что мне предлагали купить, я бы давно уже сидел на горе из флоринов.

Продавец прищурился:

— Ты из этих? Неверующих?

— Не верующих в поддельные святые реликвии, которые впаривают простодушным невеждам по всему миру? О да. Я из таких. И меня не интересуют ни пояса Богородицы, которых, уверен, в твоей сумке не меньше трех штук; ни волосы с отрубленной головы Крестителя; ни дощечка из ковчега Ноя; ни даже ослиные какашки, подобранные тобой на обочине дороги пару недель назад.

Продавец фальшивых реликвий ничуть не смутился подобными обвинениями и лишь пожал плечами:

— Ты зря так говоришь. За прошлый год благодаря купленным у меня уникальным артефактам, привезенным из самого Хагжита, сотни людей обрели счастье, здоровье и любовь.

— Ты совсем забыл упомянуть о своем пополненном кошельке.

— Не так уж он и пополнился, — грустно произнес тот. — С каждым годом в мире появляется все больше таких, как ты. Не верящих в чудо.